"Роберт Луис Стивенсон. Сатанинская бутылка (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова была чистой и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на проказу, и он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом и бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому что боялся оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный, и слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени, и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин преисподней. Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз вместе с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
"Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на та-
кое, так пусть хоть не зря".
И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и когда они бывали вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят, что никто, глядя на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на просторном балконе, и сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на ее улыбку, хотя
душу его снедала тоска.
Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
- Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я с ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастли-
ва.
- Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем "Сияю-