"Р.Л.Стивенсон. Уир Гермистон" - читать интересную книгу автора

над кем так благосклонно и весело подтрунивал. "Мы с Керсти любим
перекинуться шуточкой-другой", - заявлял он в самом приятном
расположении духа, намазывая свежим маслом испеченные Керсти
ячменные лепешки и дружелюбно посматривая на прислуживающую за
столом домоправительницу. От этого знатока человеческих душ и дел,
равнодушного к славе и людской любви, была сокрыта, может быть,
только одна истина: он даже и не подозревал, что Керсти его
ненавидит. Он-то считал, что как хозяин и служанка они с Керсти
очень подходят друг к другу: оба здоровые, работящие, простые
шотландцы, безо всяких вывертов и фокусов. Но на самом деле Керсти
отдала всю преданность и любовь своей слезливой, худосочной хозяйке,
сделав из нее себе божество и единственное дитя, и нередко,
прислуживая милорду за столом, едва сдерживалась, чтобы не ударить
его.
Таким образом, когда семья находилась в Гермистоне, здесь
отдыхал душой не только милорд, но и миссис Уир тоже. Сложив с себя
мучительное попечение о вечно незадававшихся обедах, она сидела над
шитьем, читала душеспасительные книги и ходила на прогулки (ибо
таков был приказ милорда) иногда одна, а иногда в обществе Арчи -
единственного ребенка от этого почти противоестественного брака.
Сын стал для нее новым источником жизни. С ним расцветали ее
заиндевевшие чувства, пробуждалось сердце, грудь глубоко вдыхала
жизненные веяния. Чудо собственного материнства не переставало
приводить ее в изумление. Вид держащегося за ее юбки маленького
человечка пьянил ее ощущением собственной силы и леденил сознанием
ответственности за него. Она заглядывала в будущее, представляла
себе сына уже взрослым и играющим самые разные роли на подмостках
мира, и у нее захватывало дух, и в то же время сердце исполнялось
отваги. С ним одним могла она порой забыться и вести себя совершенно
естественно; но как раз ради него она придумала для себя и упорно
выдерживала особую линию поведения. Арчи должен был вырасти великим
и добродетельным человеком, по возможности, служителем божиим и уж,
во всяком случае, святым. Она стремилась увлечь его своими любимыми
книгами, такими, как "Письма" Резерфорда или "Милость неизреченная"
Скугала. Она завела обыкновение (как ни странно вспоминать об этом
сейчас) уносить ребенка на Ведьмино Поле, усаживаться с ним на
Камень Ткача-Богомольца и рассказывать ему там о
мучениках-пресвитерианах до тех пор, покуда у них обоих из глаз не
начинали катиться слезы. Ее взгляд на историю был бесхитростен и
прост: там все было либо бело, как снег, либо черно, как сажа; по
одну сторону - кроткие праведники с псалмами на устах, по другую -
гонители, кровожадные, в сапожищах, с багровыми от вина лицами;
страждущий Христос и беснующийся Вельзевул. Слово "гонитель" жгло
сердце бедной женщины; для нее оно знаменовало собой последнюю
степень зла; и печать этого слова была на ее доме. Ее прапрадед
поднял меч против помазанника божия на Ральонском поле и испустил
дух, как гласит предание, на руках у злодея Дэлиелла. Не могла она
закрыть глаза и на то, что, живи они с мужем в те стародавние
времена, сам Гермистон, несомненно, оказался бы в стане кровавого
Мак-Кензи и вероломных Лодердейла и Роутса - открытых врагов