"Питер Страуб. Возвращение в Арден" - читать интересную книгу автора

удары. Я рассматривал разные варианты - от разумной дискуссии до швыряния
тарелки с чили в лицо "приятеля". Я начал так сильно дрожать, что пришлось
остановить машину. Мне необходимо было расслабиться. Я вылез, хлопнул дверью
так, что машина содрогнулась; пошел назад и пинал заднее колесо, пока не
устали ноги. Потом стал колотить по крыше "фольксвагена", воображая перед
собой лицо моего обидчика. Выбившись из сил, я опустился в пыльную траву у
обочины дороги. Солнце жгло немилосердно. Руки ныли, и я обнаружил, что
содрал с левой руки кусок кожи. Я кое-как замотал рану носовым платком, но
она продолжала ныть, что пробудило во мне какие-то странные воспоминания.
Воспоминания о семейной жизни. Вся она протекала в хаосе и разладе, в
чем трудно обвинить только Джоан или только меня - просто у нас были разные
темпераменты. В любой возможной области возникали противоречия. Я любил
вестерны, она - французские мелодрамы; я по вечерам предпочитал читать и
слушать записи, она посещала вечеринки, где могла вволю пикироваться с
джентльменами в белых рубашках. Я по натуре моногам; она была полигамна, из
тех людей, для которых супружеская верность означала отсутствие воображения.
За время нашего брака у нее было, по моим данным, пятеро любовников. К
последнему из них (назовем его Дриббл) она и ушла, и с ним купалась пьяная,
когда утонула. Как-то, помню, нас пригласили к этому Дрибблу на обед. Мы ели
чили и пили "Альмаденское красное" среди обычных икон (борода Че Гевары,
перечеркнутая атомная бомба) и дешевых изданий Кастанеды и Эдгара Райса
Берроуза. Только во время музыкальной части, когда Джоан танцевала с
Дрибблом под музыку "Стоунз", я понял, что они любовники. Дома я
разбушевался, пожертвовав кофейным столиком - я чувствовал себя преданным и
обманутым в лучших чувствах. Она горячо оправдывалась; потом так же горячо
во всем созналась. Я ударил ее - ошибка оптимиста. Она обозвала меня
свиньей, заявила, что я не люблю ее, что я никогда не любил никого, кроме
Алисон Грининг. Это было вторжение на заповедную территорию. Она рванула к
своему Дрибблу, а я отправился в ночную библиотеку и развлекал там студентов
клоунскими выходками. Мой шестилетний брак подошел к концу.
Именно эту последнюю сцену я вспомнил, сидя в пыли возле своей машины.
Я улыбался - то ли от стыда (мне до сих пор было стыдно, что я тогда ее
ударил), то ли от припоминания охватившего меня в тот момент дикого чувства
свободы и конца всей прошлой жизни. Это чувство пахло свежим воздухом,
чистой холодной водой.

Как вы можете заметить, общим между этими двумя сценами был гнев - и
гнев, как я теперь понимаю, возвратил мне ощущение вновь обретенной свободы.
Вообще гнев мне несвойствен, хотя следующий месяц, самый странный в моей
жизни, принес так много гнева и страха. Там, на Лонг-Айленде, я был
застенчив и порою строил из себя шута - тоже из застенчивости. С детства я
был отгорожен от некоторых чувств, в том числе и от гнева, считая его, в
своем неведении, привилегией низкоразвитых натур.

Я встал и вернулся в машину, тяжело дыша. Кровь просочилась через
платок, и капли ее упали на штаны и туфли. Отдышавшись, я стал заводить
мотор, но "фольксваген", обиженный покушением на свою крышу только фыркнул.
Со второй попытки он чихнул и поехал.
На полпути к Ардену я включил радио и, покрутив настройку, отыскал
местную станцию. Тут я узнал, что означала сцена в таверне. Репортер Майкл