"Братья Стругацкие. Жук в муравейнике" - читать интересную книгу автора

аборигенов прозябают в сельской местности, кое-как обрабатывают землю,
совершенно лишены культурных навыков, однако прекрасно управляются с
магазинными винтовками. Вывод для нас со Щекном: город должен быть
абсолютно пуст. Мне этот вывод представляется сомнительным. Щекну тоже.
Улица расширяется, дома и ряды машин по обе стороны от нас совершенно
исчезают в тумане, и я чувствую перед собой открытое пространство. Еще
несколько шагов, и впереди из тумана возникает приземистый квадратный
силуэт. Это опять броневик - совершенно такой же, как тот, что попал под
обвалившуюся стену, но этот брошен давным-давно, он просел под собственной
тяжестью и словно бы врос в асфальт. Все люки его распахнуты настежь. Два
коротких пулеметных ствола, некогда грозно уставленных навстречу каждому,
кто выходил на площадь, теперь унило поникли, ржавые капли сочатся из них
и лениво стекают на покатый лобовик. Проходя мимо, я машинально толкаю
распахнутую боковую дверцу, но она приржавела намертво.
Перед собой я не вижу ничего. Туман на этой площади какой-то
особенный, неестественно густой, словно он отстаивался здесь много-много
лет и за эти годы слежался, свернулся, как молоко, и просел под
собственной тяжестью.
- Под ноги! - командует вдруг Щекн.
Я гляжу под ноги и ничего не вижу. Зато до меня вдруг доходит, что
под подошвами уже не асфальт, а что-то мягкое, пружинящее, склизкое,
словно толстый мокрый ковер. Я приседаю на корточки.
- Можешь включить свой прожектор, - ворчит Щекн.
Но я уже и без всякого прожектора вижу, что асфальт здесь почти
сплошняком покрыт довольно толстой неаппетитной коркой, какой-то
спрессованной влажной массой, обильно проросшей разноцветной плесенью. Я
вытаскиваю нож, поддеваю пласт этой корки - от заплесневелой массы
отдирается не то тряпочка, не то обрывок ремешка, а под ремешком этим
мутной зеленью проглядывает что-то округлое (пуговица? пряжка?) и медленно
распрямляются какие-то то ли проволочки, то ли пружинки...
- Они все здесь шли... - говорит Щекн со странной интонацией.
Я поднимаюсь и иду дальше, ступая по мягкому и скользкому. Я пытаюсь
укротить свое воображение, но теперь у меня это не получается. Все они шли
здесь, вот этой же дорогой, побросав свои ненужные большие легковушки и
фургоны, сотни тысяч и миллионы вливались с проспекта на эту площадь,
обтекая броневик с грозно и бессильно уставленными пулеметами, шли, роняя
то немногое, что пытались унести с собой, спотыкались и роняли, может
быть, даже падали сами и тогда уже не могли подняться, и все, что падало,
втаптывалось, втаптывалось и втаптывалось миллионами ног. И почему-то
казалось, что все это происходило ночью - человеческая каша была озарена
мертвенным неверным светом, и стояла тишина, как во сне...
- Яма... - говорит Щекн.
Я включил прожектор. Никакой ямы нет. Насколько хватает луч, ровная
гладкая площадь светится бесчисленными тусклыми огоньками люминесцирующей
плесени, а в двух шагах впереди влажно чернеет большой, примерно двадцать
на сорок, прямоугольник гладкого голого асфальта. Он словно аккуратно
вырезан в этом проплесневелом мерцающем ковре.
- Ступеньки! - говорит Щекн как бы с отчаянием. - Дырчатые! Глубоко!
Не вижу...
У меня мурашки ползут по коже: я никогда еще не слыхал, чтобы Щекн