"Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров (окончательный вариант 1992 г)" - читать интересную книгу автора

информация - информацией. Процедура контакта, конечно, дело священное, но
лучшего случая получить независимую информацию наверное не найдется...
Город поразил его воображение. Он жался к земле, все движение здесь шло
либо по земле, либо под землею, гигантские пространства между домами и над
домами пустовали, отданные дыму, дождю и туману. Он был серый, дымный,
бесцветный, какой-то везде одинаковый - не зданиями своими, среди которых
попадались довольно красивые, не однообразным кишением толп на улицах, не
бесконечной своей сыростью, не удивительной безжизненностью сплошного камня
и асфальта, - одинаковый в чем-то самом общем, самом главном. Он был похож
на гигантский часовой механизм, в котором нет повторяющихся деталей, но все
движется, вращается, сцепляется и расцепляется в едином вечном ритме,
изменение которого означает только одно: неисправность, поломку, остановку.
Улицы с высокими каменными зданиями сменялись улочками с маленькими
деревянными домишками; кишение толп сменялось величественной пустотой
обширных площадей; серые, коричневые и черные костюмы под элегантными
накидками сменялись серым, коричневым и черным тряпьем под драными
выцветшими плащами; равномерный монотонный гул сменялся вдруг диким ликующим
ревом сигналов, воплями и пением; и все это было взаимосвязано, жестко
сцеплено, издавна задано какими-то неведомыми внутренними зависимостями, и
ничто не имело самостоятельного значения. Все люди были на одно лицо, все
действовали одинаково, и достаточно было присмотреться и понять правила
перехода улиц, как ты терялся, растворялся среди остальных и мог двигаться в
толпе хоть тысячу лет, не привлекая ни малейшего внимания. Вероятно, мир
этот был достаточно сложен и управлялся многими законами, но один - и
главный - закон Максим уже открыл для себя: делай то же, что делают все, и
так же, как делают все. Впервые в жизни ему хотелось быть, как все. (Он
видел отдельных людей, которые ведут себя не так, как все, и эти люди
вызывали у него живейшее отвращение - они перли наперерез потоку, шатаясь,
хватаясь за встречных, оскальзываясь и падая, от них мерзко и неожиданно
пахло, их сторонились, но не трогали, и некоторые из них пластом лежали у
стен под дождем.) И Максим делал, как все. Вместе с толпой он вваливался в
гулкие общественные склады под грязными стеклянными крышами, вместе со всеми
спускался под землю, втискивался в переполненные электрические поезда,
мчался куда-то в невообразимом грохоте и лязге, подхваченный потоком, снова
выходил на поверхность, на какие-то новые улицы, совершенно такие же, как
старые, потоки людей разделялись, и тогда Максим выбирал один из потоков и
уносился вместе с ним...
Потом наступил вечер, зажглись несильные фонари, подвешенные высоко над
землей и почти ничего не освещающие, на больших улицах стало совсем уже
тесно, и отступая перед этой теснотой, Максим оказался в каком-то полупустом
и полутемном переулке. Здесь он понял, что на сегодня с него довольно, и
остановился.
Он увидел три светящихся золотистых шара, мигающие синюю надпись,
свитую из стеклянных газосветных трубок, и дверь, ведущую в полуподвальное
помещение. Он уже знал, что тремя золотистыми шарами обозначаются, как
правило, места, где кормят. Он спустился по щербатым ступенькам и увидел
зальцу с низким потолком, десяток пустых столиков, пол, толсто посыпанный
чистыми опилками, стеклянный буфет, уставленный подсвеченными бутылками с
радужными жидкостями. В этом кафе почти никого не было. За никелированным
барьером возле буфета медлительно двигалась рыхлая пожилая женщина в белой