"Теодор Старджон. Шрамы" - читать интересную книгу автора

Однажды ночью, на десятый или одиннадцатый день после того как я
попал в этот дом, я неожиданно проснулся от какого-то странного звука.
Сначала я не понял, что это такое, и только потом догадался, что она
плачет в темноте. Я окликнул ее, спросил, что с ней, но она не ответила и
продолжала реветь. Тогда я подумал, что у нее, верно, сильно болит голова,
но когда я встал и спросил, не нужно ли ей что-нибудь, она опять не
ответила.
Но я слышал, что она продолжает плакать. Нет, конечно, она не рыдала
в голос и не выла по-бабьи, но я знал, что она плачет по-настоящему. А
такие вещи всегда заставляют мужчину чувствовать, будто у него внутри все
наизнанку выворачивается.
Я вошел в комнату и окликнул ее по имени. В ответ она только
похлопала рукой по кровати - садись, мол. Я сел и потрогал рукой ее щеку,
чтобы посмотреть, не вернулась ли лихорадка, но щека была прохладной и
мокрой. И тут она сделала странную вещь. Она схватила мою ладонь обеими
руками и так крепко прижала к губам, что я даже удивился. Я и не знал, что
она такая сильная.
Так мы сидели минуты две или три; потом я осторожно высвободил руку и
спрашиваю: "О чем вы плачете, мэм?" А она отвечает: "Просто хорошо, что ты
рядом". Тогда я встал и говорю: "Вам надо бы отдыхать, мэм". А она...
Между этими и следующими его словами прошли целых две минуты, но,
когда Келлет снова заговорил, его голос нисколько не изменился.
- ..А она снова расплакалась и плакала, наверное, целый час, а потом
как-то внезапно успокоилась. Не помню, спал ли я после этого, или нет -
так все в голове перепуталось. Помню только, что утром она встала очень
рано и сразу принялась готовить рагу - впервые с тех пор, как упала.
"Эй, мэм, - говорю, - будьте осторожны. Вы же не хотите загнать себя
до смерти?"
А она этак сердито отвечает, что могла, мол, взяться за эту работу
еще третьего дня. Не знаю, на кого из нас двоих она тогда сердилась, но
завтрак у нее получился - пальчики оближешь.
Словом, этот день вроде и похож был на предыдущие, да только не
совсем. До этого мы если и разговаривали, то только о делах: о гусеницах,
объевших помидоры, о щели в коптильне, которую надо было заделать, и о
всем таком. И в тот день мы говорили, вроде, о тех же самых вещах, но
разница состояла в том, то нам обоим приходилось очень стараться, чтобы
поддерживать этот разговор. И еще: ни один из нас ни разу не обмолвился о
делах, которые надо сделать завтра.
Около полудня я собрал свои пожитки, упаковал в седельные сумки,
привел лошадь и поставил под навес, чтобы напоить как следует. Ее я почти
не видел, но знал, что она наблюдает за мной из дома. Когда все было
готово, мне вздумалось потрепать мою конягу по шее, но тут на меня словно
что-то нашло. Я не рассчитал удара и так хватил ее по холке, что она
попятилась и чуть не встала на дыбы. А я не мог взять в толк, что это со
мной.
Тут она вышла, чтобы попрощаться. Стоит и смотрит на меня. Потом
говорит:
"До свидания, Келлет. Да благословит вас Господь".
Ну, я тоже с ней попрощался, а она все стоит и молчит, и я тоже
молчу. Наконец она говорит: