"Теодор Старджон. Это был не Сизигий" - читать интересную книгу автора

дополнительные заработки, поэтому она каждый вечер пела в клубе. Время,
которое удавалось выкроить, Глория тратила на обучение и тренировки, и к
концу года получила лицензию летчика гражданской авиации. Остаток войны
она перегоняла самолеты.
Понимаете теперь хоть немного, каким человеком она была?
Глория была одной из самых энергичных женщин, когда-либо живших на
свете. Она была умницей, умела выражать свои мысли и совершенно не была
притворщицей.
Глория была сильной. Вы не можете представить.., нет, некоторые из
вас знают, насколько она была сильной. Я забыл... Она излучала силу. Сила
окружала Глорию, скорее, как облако, чем, как броня, поскольку не мешала
ощущать ее. Она воздействовала на всех и все, к чему прикасалась. Иногда я
чувствовал, что от земли, на которой остались ее следы, от стульев, на
которые она садилась, от дверей, которых она касалась, и книг, которые она
держала в руках, даже несколько недель спустя исходит радиация, как от
кораблей, прошедших мимо атолла Бикини.
Глория была совершенно самодостаточна. Я понял это, когда настоял,
чтобы именно она позвонила мне, прежде чем мы увидимся снова. Само ее
присутствие было подарком. Если она была со мной, то потому, что ей
хотелось быть именно здесь, а не в каком другом месте на Земле. Если она
была не со мной, то потому, что быть со мной в этот момент не было самым
лучшим, а она на свой лад стремилась к совершенству.
О да, стремилась. Уж мне-то это известно!
Вам следует узнать кое-что и обо мне, дабы вы могли представить себе
полностью, как подобная история случилась и как она случается со многими
из вас.
Мне было двадцать с небольшим, я зарабатывал на жизнь игрой на
гитаре. А до этого перепробовал множество занятий и сохранил воспоминания
о каждом из них - воспоминания эти могут принадлежать только мне. Каков
был колер стен в меблированных комнатах, где я оказался "на мели" в
Порт-Артуре, в Техасе, когда команда моего корабля забастовала.
Какие цветы были приколоты к платью девушки, бросившейся за борт с
рейсового корабля на Монтего-Бей, у Ямайки.
Я смутно помню, как плакал мой брат, испугавшись пылесоса, когда ему
было четыре года. Значит, мне тогда было около трех. Помню, как в семь лет
подрался с мальчишкой по имени Вооз. Помню Хэрриет, которую поцеловал под
благоухающим тюльпанным деревом, когда мне было двенадцать. Помню особый
легкий звук, который барабанщик извлекал из своего инструмента тогда и
только тогда, когда действительно импровизировал, в то время когда мы
играли в отеле, и помню, как трубач прикрывал глаза, слыша его. Помню в
точности, как воняло в тигрином фургоне, когда я натягивал канаты в цирке
Барнеса, помню однорукого рабочего цирка, который обычно запевал, когда мы
вбивали колья, размахивая вместе с нами двадцатифунтовой кувалдой:

Наддай! Ударь! Сильнее жарь!
Еще разок! Давай, дружок!

Так он подбадривал нас, пока кувалды барабанили по стянутому
стальными обручами колу, а кол уходил в землю, и оголовье кола
погромыхивало в ответ над тугим канатом, а мы вшестером стояли кругом.