"Шамиль Султанов, Камиль Султанов. Омар Хайям (Жизнь замечательных людей - 783) " - читать интересную книгу автора

свои последние творения. Представим себе, что пять друзей Хайяма, придя
домой, записали услышанные ими стихи, каждый с небольшими отклонениями, с
заменой того или иного слова. Так возникло бы минимум шесть вариантов
четверостишия, которые позднее, при собирании их, принимали за отдельные
стихотворения. Число вариантов увеличивалось и при переписке рукописей".
Тогда, может быть, вообще нет смысла в поисках? Не грозит ли ученым
переход к откровенной схоластике? Поднять завесу таинственности помогут лишь
новые находки, бесспорные методы исследования.
Пока одни ученые спорят об атрибуции того или иного четверостишия,
другие задумались над таким удивительным парадоксом: четверостишия Хайяма,
известные и любимые людьми во всем мире, не были в свое время столь
популярны у себя на родине. Хайяму не отдавалось предпочтения перед другими
авторами, он даже не стоял в одном ряду с такими гигантами поэзии Ирана и
Средней Азии, как Фирдоуси, Саади, Хафиз. Чем это объяснить?
На наш взгляд, вполне естественным могло бы быть такое объяснение.
Особенность Хайяма в том, что он писал стихи не для услады слуха своих
высокопоставленных покровителей, не для денег. Они выливались, может быть, в
минуты тяжелых раздумий, в состоянии творческой неудовлетворенности или,
наоборот, когда мир казался радостным и светлым. Здесь хотелось бы
подчеркнуть слово "выливались". В результате появлялись лаконичные,
понятные, порой удивительно мелодичные строки. Они как бы оголены и
предстают перед читателем в форме прямо выраженной мысли.
Персидская каноническая поэзия жила в то время другим. Больше
почитались и ценились те поэты, кто умел создавать новые образы,
по-персидски "маани". Однако смысл понятий "образ" в европейской поэтике и
"маани" в персидской не тождественны. Вот что говорит по этому поводу М.Н.
Османов: "В европейской поэтике образом называют применение различных
средств поэтической выразительности. Можно, например, уподобить красавицу -
розе, стан красавицы - кипарису, и тогда роза станет образом красавицы,
кипарис - образом стройного стана. Созданный одним поэтом, этот образ при
повторении теряет оригинальность, может превратиться в литературный штамп. В
персидской поэзии все по-иному: в стихотворениях каждого поэта десятки раз
встречаются "розы" и "кипарисы", но там они служат лишь своего рода основой
образа, которая превращается в подлинный образ (маани) только с помощью
привлечения новых стилистических и поэтических средств, установления новых
семантических связей. Эти многочисленные вариации на одну и ту же
тему-первооснову составляют одну из характерных черт персидской поэзии". У
Хайяма же высокая художественность достигается в общем-то за счет приема
контрастности, неожиданных сюжетных поворотов в тексте. Вот почему
официальная персидская литературная традиция долгое время не решалась
включать Хайяма в ряд выдающихся мастеров художественного слова.
Это основная причина. Другая, не менее важная, заключается в том, что у
Хайяма форма рубаи является основной формой творчества. Рубаи, как главная
жанровая форма, не встречается ни у кого из персидских поэтов, кроме Хайяма.
Это понятно. Для создания новых художественных образов - маани - четырех
строк слишком мало. В рубаи, разумеется, не может быть эпического начала, в
этой форме невозможны детальные описания, психологическая детализация.
Персидская лирика X-XI веков, из недр которой выросло творчество Хайяма, в
основном развивалась в двух жанровых формах: касыда (панегирик) и газель
(любовно-лирическое стихотворение).