"Феликс Светов "Отверзи ми двери" (Роман, 1927)" - читать интересную книгу автора

- Вам, что ль, надо? Чего подсказывать - у меня и живите, целый день дома
нет. А вечером вдвоем веселей... Вот сына провожу через недельку-другую в
армию - живите. Квартира тихая.
- Может быть, для себя, - сказал почему-то Лев Ильич, - а может, для
женщины одинокой.
- Заходите, как надумаете, найдем, чего там хитрого.
Почти угадал, - усмехнулся про себя Лев Ильич и не удивился; и квартира
тихая, и сын уходит в армию, осталось только стол и гераньки проверить.
Может быть, и перед этой женщиной чувствуешь себя виноватым, а потому и
полюбить ее готов? Вон жениться надумал, а сын вернется из армии, да по
шее, по шее! - и опять хорошо ему стало. Он уже по бульвару шагал,
посреди, вроде посуше было, снег летел, как зимой, машины с двух сторон
только всхлипывали, как тормозили... Вот тебе и весна, думал Лев Ильич,
Пасха... Да какая Пасха, далеко еще. Так, значит, год назад я видел ее,
чуть меньше, только тепло уж совсем, ночь такая была ясная... "А не тут ли
разгадка?.. - он даже остановился, отвернулся от ветра, вытер лицо
платком. - Откуда я все это могу знать?" - перебил он себя, не хотелось,
боялся он про это думать, что-то случилось с ним, не зря такая
размягченность, не от водки ж этой с сушеным яблочком?.. Ему вспомнилась
еще одна Пасха, давно, больше тридцати лет назад, он жил в деревне, война,
ему тогда, верно, лет тринадцать, нет, четырнадцать, что ли, исполнилось.
Теплынь стояла, на пригорках уж совсем сухо, мальчишки учили его играть в
бабки, а потом водили по избам: где кулича им давали, где крашеное яичко.
Ему еще так странно казалось: есть нечего, он ни о чем тогда и не думал -
только б поесть, а тут чужой паренек - и не жалко! И вина тогда он выпил
первый раз, красного, помнится, вина, все в голове покатилось. "Христос
воскресе!" - поцеловала его хозяйка, где они с теткой жили. "Спасибо", -
сказал он. "Да не 'спасибо' - нехристь какой, а еще из города! Воистину
воскресе!" - хозяйка была молодая, крепкая, она ему и во сне приходила,
подглядел раз с печки, вместе с ее ребятишками спал, как она утром
умывалась, сбросила рубашку... "Воистину воскресе..." - согласился он
тогда тотчас, до слез глядя на нее...
Нет, не оттуда, подумал он, еще раньше. С нянькой он был в церкви, в
Москве, совсем давно, еще отец был дома, лет пять, верно, ему, нянька не
велела рассказывать куда ходили. Зимой, праздник какой-то, темно, свечи
горят, душновато, запах непривычный, и все, как знают его, все в руки
совали - конфетки, еще что-то; страшно. "А ты перекрестись, батюшка, -
сказала нянька,-вот и не будет страшно", - и пальцы ему сложила. Он и
крестился стоял, а бабки охали да по головке его гладили. "Ты руку,
руку-ту поцелуй!.." - зашептала нянька, когда к ним большой кто-то
подошел, остановился, тоже руку на голову положил, рука была теплая,
большая, не как у отца - мягкая. "Вот и хорошо, - шептала нянька, когда
уходили, - ты дома молчи, а то и мне попадет от твоих партейных..."
Вот она любовь откуда, - с умилением думал Лев Ильич, тепло ему стало, и
ноги словно высохли, не чувствовали, хоть шлепал по воде, не разбирая. -
Они еще про благодать спорят - как ей не быть, когда, верно, сорок лет
прошло, а он ту теплую руку помнит!
Но и это еще не все, что-то было у него в душе, чего он никак не мог
ухватить, но так важно казалось вспомнить, словно там и содержалась
разгадка - вот-вот! - и сердце падало сладко, как на качелях.