"Феликс Светов "Отверзи ми двери" (Роман, 1927)" - читать интересную книгу автора

что когда-нибудь поздно будет, да и знал все про нее - так считал. А вот
самого главного, выяснилось, и не знал, да и услышав, не счел главным, не
понял - и все-то ему некогда было: собственные дела, беды, что казались
важней всего. А мама была рядом, жизнь из нее уходила, а он все о себе,
доброту ее ложкой хлебал, не задумывался - бездонна. Да и бессилие свое
чувствовал, знал, не может, ничем не может помочь, хоть выпрыгни из себя,
от того и со своим раздражением не всегда мог справиться - своей слабостью
ее мучил... Усадила раз все-таки рядом: ты послушай, послушай, может
задумаешься когда-то. И рассказала. Отца тогда забрали, - но так, еще не
до конца, хотя уж все понимали, коли берут - крепко будет, но он еще был в
силе, поверить не мог, что и ему та же участь уготована, которая и
другим-прочим, он еще хозяином себя чувствовал в своем государстве, сам
все ломал до основания, вот "затем" и наступало, а он все не хотел понять,
не верил. Это не всем далось то образование, надо ж, тупость такая, -
отвлекся Лев Ильич... Пришли три человека, и обыска не было, ничего, он
только сказал ей, как уходил, потом говорил, и сам не знает, почему так
сказалось: "Может совсем, так ты уж прости меня за все..." А прощать-то,
ох, было за что, только она все наперед ему простила. Лев Ильич маленьким
был, ничего этого не помнил. А следующей ночью ей приснился сон: Божия
Матерь пришла - явственно так было, вошла к ней и говорит: ты, мол, завтра
пораньше вставай, иди в церковь, к ранней, в ту, что близко возле вас. А
войдешь, подойди к конторке, образок увидишь - голубенький. Ты не
торопись, может сразу и не разглядишь, второй раз мимо пройди и третий.
Как увидишь, купи его и сразу надень на себя. А вернешься домой, заводи
пироги, у сына твоего день рождения. Вот и заводи пироги, ни на кого
внимания не обращай, кто тебя станет стыдить. И всех зови - справляй день
рождения сына. А вечером - вернется... Она так и сделала. Утром побежала в
церковь - и не знала никогда, как туда входить, и разу до того не была.
Вошла - и конторку сгоряча пробежала - нет ничего! - да она как безумная
была, и того, что было-то, не видела. И второй раз, и третий. Еще себя
дурой посчитала - совсем ума решилась, рассказать бы кому! - и тут
заголубело, увидела! Маленький образок - Божья Матерь с Сыном! С цепочкой.
Она тут же на себя и надела. А дома нянька на нее кинулась: какие пироги,
простите меня, совсем сбрендила, мол, хозяин в тюрьме и вернется ли, нет,
что уж по этим временам себя надеждой тешить, какой там праздник-именины.
А она - нет, говорит, ставьте тесто, и родных обзвонила. Пришли брат отца
с женой, еще кто-то, понять ничего не могут, осуждают. А она хлопочет,
стол накрывает, скатерть самую лучшую стелет, ставит вино, закуски... Все
сидят, молчат, мрачно, как поминки. А она все в окно, в окно глядит. А
потом неловко стало, наливайте, говорит, простите меня, я и правда с ума
схожу, а тут в дверь зазвонили - отец стоит...
Как странно, думал Лев Ильич, как странно все это, какая-то неразрывная
связь увиделась ему, не логика, нет, а связь истинная меж тем, что билось,
дышало в нем, а он и не знал этого никогда, и чем-то еще - единственным,
что всю жизнь определяло вокруг него. Она была, эта связь, в жизни его
няньки - неграмотной простой женщины, в стихах поэта, которого он с
детства любил, повторяя, не задумываясь, а потом все что-то открывал в
пленительных колдовских строках, которые он и постичь не умел до конца. То
же самое бросалось ему порой в философских отвлеченностях, в системе
сложной - все завязано было, такая лестница ему увиделась, по которой сил