"Феликс Светов "Отверзи ми двери" (Роман, 1927)" - читать интересную книгу автора

бы достало взбираться, связанная ступеньками-перекладинами, а сломай ее -
досточки бессмысленные. Или семечко прорастет в стебелек, на нем
распускается цветочек, а там, глядишь, плод завязывается, когда приходит
время. Так и язык, на котором мы говорим и думаем, не просто ж сотрясение
воздуха, звуки, выражающие предметы, или наши примитивные желания,
чувства: дай, отойди, боюсь. А ведь теми же самыми словами - и его нянька
говорила, и те стихи написаны, и ученый-философ излагает свои системы...
Он так пронзительно ощутил вдруг свою связь со всем этим - его миром, он
переполнен им был, такая любовь в нем захлебывалась - что перед этим были
его куцые познания, яркие и умные книги - Господи, сколько он их начитался
- модные, оглушительные идеи, грохот современного города, бетон, стекло,
ирония, все испепеляющая... Но разве могло все это - и еще сто крат
больше, разве могло затронуть то подлинное, сердечную доброту, умственный
склад, всю полноту жизни, которая и выливается потом в словах ли его
няньки или в стихах, которые в нем повторяются с детства?.. Ну как тут
объяснить, мучился Лев Ильич, как сформулировать, чтоб услышали, поверили,
что и сила в этой слабости, покорность, смиренность эта не зря, не
напрасно, только тут и могло сразу, с того самого дня - десять веков
назад, пустить корень, зазеленеть, расцвести то, что еще тысячу лет до
того было брошено в мир, и вот нашло почву - проросло. А все остальное:
зверство и рабство, корысть и трусость - все другое, другое, - торопился
Лев Ильич, - это в сторону, это к главному не имеет отношения... "А может
имеет все-таки? - спросило что-то в нем. - Как ты ловко - или трусливо? -
отмахиваешься, ой, не отмахнешься..." Но это потом, думал Лев Ильич,
нельзя сразу, сейчас к нему главное пришло, его чтоб не потерять, не
потопить, - он испугался даже - опять один останется! Он понял главное,
оно в том, что никто не мог и не смог изменить, а уж как старались, что
вытворяли на этой земле, чем только не утюжили, и до сих пор...
Перед Львом Ильичем, как блеснуло что-то, завеса разорвалась, до того все
скрывавшая. Не нужно торопиться, сказал он себе. Мне главное ясно, а
остальное потом, потом, только удержаться, чтоб не потерять...
Он поднял голову и изумился, что пришел. Он стоял возле своего дома,
распахнутая дверь открывала темный подъезд. Ну, раз пришел, подумал он,
так тому и быть, что ж я буду бегать от дома.
Он стал подниматься по лестнице, лифт был занят, он пошел дальше, какие-то
люди спускались навстречу, громко так, возбужденно переговаривались.
"Похороны что ль?" - подумал он почему-то. Прошел еще марш, люди толпились
у открытой двери. Конечно, случилось, шум там был как на вечере в
провинциальном клубе... "У Валерия... - мелькнуло в нем. - Умер
кто-то..."- испугался он вдруг.
- Левка! черт, приехал все-таки! А я думал, не повидаемся...
Его уже тянули, тормошили, расстегивали пальто, он протиснулся вперед,
люди стояли в коридоре, как в троллейбусе в час пик.
- А я Любу спрашиваю, - сыпал Валерий, у него белая рубашка расстегнута,
лицо потное, глаза влажные, блестят, - едва ли, говорит, успеет. Завтра,
завтра улетаем... Ребята, Лев Ильич приехал!
- Постой, - сказал Лев Ильич, - куда это улетаем?
Но того уже оттащили, он исчез в толпе. Лев Ильич разделся, бросил пальто
- целая гора их лежала прямо под вешалкой на сундуке, мелькали знакомые
лица, где-то он их всех видел, знает, он втиснулся в комнату - и сразу