"Феликс Светов "Отверзи ми двери" (Роман, 1927)" - читать интересную книгу автора

увидел Любу: она сидела за разгромленным столом - бутылки, стаканы,
закуска брошенная, недоеденная, вокруг гул стоял, как в туннеле, она с
кем-то оживленно разговаривала, он вгляделся, тоже вроде знакомый. И тут
только поднял на него глаза: "А он зачем здесь?" - подумал Лев Ильич,
узнав Костю.

3

Он, конечно, уже догадался, вспомнил, понял все, что тут происходит.
Эгоизм какой, подумал Лев Ильич, так собой занят, что позабыл о том, что
происходит с товарищем, должно было произойти. А может, это и не эгоизм
был, а просто поверить никак не мог, что то, о чем они болтали, спорили,
обсуждали - так вот, вдруг, могло реализоваться? Такая у нас
консервативность мышления, не поспеваем за жизнью, все давно изменилось,
ежедневно меняется, а мы все меряем прежними своими соображениями, а
главное страхом. Люди-то уезжают, сотни, тысячи, десятки тысяч людей, а
еще пять лет назад об этом кто думал, разве что на костер за это шли. А
теперь нормально - жутко, конечно, постыдно, омерзительно, но нормальная
наша жизнь - ты ж в результате получишь не какую-нибудь прописку в Москве
- совсем выпрыгнешь. Главное тут в другом - решись, плюнь на всю эту
жизнь, прокляни ее в душе, или оплачь - это уж от опыта, темперамента или
от совести - придумай себе оправдание: не только, мол, себя, шкуру свою
спасаешь - Россию, за дорогих тебе людей будешь хлопотать, правду
расскажешь про нашу жизнь, кричать станешь на весь свет, пока не
охрипнешь. Ох, только быстро там что-то все хрипнут, голос теряют, или
быстро приходит понимание, что здесь у нас акустика будет получше - отсюда
и шепоток слышен, а там кричи-не кричи - лес глухой, каменный.
И то и то правда. Лев Ильич давно это все для себя решил: каждая судьба
уникальна, каждое соображение имеет свой резон, чего там общие рецепты
выписывать. Да что уж там - столько про это обговорено, пересказано, но то
все теории были, отвлеченности: есть право, нет права, надо об этом думать
- не надо думать, может ли быть спасение предательством, или предательство
становится спасением - внутренним компромиссом, что естественней - страх
или авантюризм? Да все естественно, думал всегда Лев Ильич. У одного
предел, болевой порог, как кто-то назвал, далеко запрятан, он и перед
смертью об нем не догадывается, а у другого первое серьезное столкновение
с жизнью, реальностью вызывает взрыв. Раньше, когда это не с ним - с
дальним ли ближним - не с ним ведь! - и не замечал ничего, хоть и любил
про это поболтать, а тут, когда самого ухватят за больное место, защемят -
нет, мол, хватит, а пошли вы все!.. Но это еще отвлеченность - поговорили,
поспорили, перегрызлись - чай пошли пить или за бутылкой сбегали. Но тут -
Валерий!..
Лев Ильич оглянулся вокруг - странное это было сборище, и верно, похоже на
поминки. Он прочитал в одной книжке, в рукописи вернее - не издана она, и
когда-то еще издадут! - эх, пошли бы те книжки, что в Москве - да не
только в Москве! - лежат в столах, и не у писателей, ихним союзом
дипломированных, а у тех, для кого то, что они пишут, - жизнь, каждый день
ими открываемая, для кого фиксация того, что с ними происходит, само
находит себя в литературе, действительно становится истиной,
культурой, а раньше всего еще потому, что нет в тех книгах корысти - и