"Чжан Сянлян. Мимоза " - читать интересную книгу автора

других, как клеимо отличает преступника. Материал никуда не годный, дыра на
дыре. А теперь еще затвердел - прямо рыцарские латы. В этой прочной скорлупе
я - словно личинка, замершая в своем коконе.
Когда она увидела, что я рассматриваю лепешку и, похоже, все- таки
решусь ее попробовать, она сдвинула занавеску над печью и достала миску с
соленой морковью и палочки для еды. Палочки тщательно вытерла и положила
рядом со мной.
- Приходи всегда, как проголодаешься. Тогда, в первый раз, ты прямо на
привидение смахивал! - Она опять засмеялась, но потом поджала губы и села на
лежанку, собираясь смотреть, как я буду есть.
Деваться некуда. Стыдно, конечно, если она увидит, как жадно я поглощаю
пищу. Ей, видно, невдомек, что невежливо наблюдать за трапезой гостя.
- Ну, чего ждешь? - Ее удивляла моя нерешительность.- Поспеши, а то еще
заявится кто.
В самом деле, что подумают люди, если обнаружат меня у нее за столом?
Но и дома, где за мной наблюдает множество глаз, было бы невозможно вкушать
драгоценную лепешку.
Наконец я решился. Лепешка оказалась довольно жесткой, но тесто -
белейшее. Она, видно, дважды просеяла муку. Пресное тесто всегда плотное и
твердое, поэтому лепешка размером с кулак и весит немало. Я откусывал и
жевал, и снова откусывал, изо всех сил стараясь есть так, как подобает
воспитанному человеку. Четыре года я не пробовал печева из пшеничной муки, и
теперь каждая крошка, казалось, таяла во рту, будто снежинка. А ни с чем не
сравнимый аромат пшеницы, впитавшей и летнее солнце, и лессовую степь, и пот
жнецов, - первозданный запах хлеба?
Вдруг я заметил на корке отчетливый отпечаток пальца - тончайшие
завитки разбегались от центра к краю, как рябь от метнувшейся рыбы по
поверхности пруда. Выкатилась слеза и упала на лепешку. Возможно, она
видела. Теперь она не смеялась и не наблюдала за мной, а, развалившись на
лежанке, обнимала ребенка и вздыхала:
- Эх, что за напасть!
Это ее "эх", в котором скорее слышалась симпатия, чем жалость, словно
растворило долго запертые затворы, и слезы потоками хлынули из моих глаз, а
ведь я не плакал, даже когда Начальник измывался надо мною. А теперь вот в
полной тишине мои слезы текли и текли, и я не мог доесть лепешку, которая
все еще была у меня в руке.
Какой удивительный покой царил в этом маленьком доме. Только изредка
снежные хлопья шуршали по оконной бумаге; ребенок на лежанке тихонько
причмокивал. А в моей душе гремел "Реквием" Верди, бесконечное "Спаси и
помилуй" кружилось и кружилось, не утихая:

О, спаси и помилуй! Спаси и помилуй!..

Женщина, устроившись на лежанке поудобнее, велела дочке:
- Эршэ, скажи дяде: "Не волнуйся. Пока у меня есть еда, и для тебя
что-нибудь найдется". - Повтори: "Дядя, не волнуйся. Пока у меня есть еда, и
для тебя что-нибудь найдется".
Я слышал, как девочка повернулась ко мне:
- Дядя, не волнуйся. Не волнуйся...
Ей нравилось повторять непонятные слова. Она стояла на краю лежанки и,