"Чжан Сянлян. Мимоза " - читать интересную книгу автора

превосходство - и материальное и моральное, - а я полагал, что дело обстоит
ровно наоборот.
И вот сейчас мое превосходство над ним представлялось особенно
очевидным. За завтраком я получил лишний черпак похлебки, густой и
наваристой; она еще не полностью переварилась в желудке и продолжала питать
организм калориями. А ему досталась пустая жижа. Ладно, он хрумкает своей
морковкой, а вот как у него насчет лепешек? Да никак! Нету - и все тут! А у
меня в кармане целых две, две настоящие лепешки. Когда захочу - достану и
съем. Сейчас вот не хочу - и не ем. Стоп, так нельзя. Удача не должна
опьянять, она может вмиг обернуться бедой. Этому меня научили четыре года
лагерей.
- Поторапливайтесь! Отстаем! - крикнул я тем, кто продолжал рыскать в
поисках морковки, и поспешил за повозкой.
Был и еще один повод ощутить свое превосходство. Сегодня я могу сойти с
дороги, могу перебраться через канаву, могу искать морковку в поле (найду
или не найду - другой вопрос), могу в любой момент отстать от повозки и
догнать ее когда захочу, сегодня я наслаждаюсь независимостью - я подчиняюсь
только собственной воле, а не приказам бригадира и не обязан докладывать ему
о каждом своем шаге. Я счастлив.
Начальник, конечно, в таком же положении, но между нами огромная
разница. Он пользуется своей свободой неосознанно, бездумно, не понимая
того, что обрел. Все дело в уровне духовности. И я чувствую свое
превосходство. Чувствую несмотря на то, что не сумел отыскать морковку.
Ничего, зато я духовно богаче. Уверенный в моральной победе, пыжась от
гордости, поспешаю я вослед повозке.
- Эй, поторапливайтесь! Наш барич приказывать изволят! - прозвучал за
моей спиной язвительный голос Начальника.
Вскоре отставшие уже шагали рядом.
Повозка, клонясь и подскакивая на ухабах, катила вперед. Рот у чалого
перестал кровоточить, черные сгустки запеклись на разорванной губе. Любая
рана в конце концов заживает. И завтра его вновь запрягут, и он так же будет
тащить повозку.
Снова в упряжке - и снова кровь... Кровь, упряжка... и так до смерти.
Возница по-прежнему неподвижно восседает на дышле повозки.
Сумрачно-отрешенное лицо. На нас - никакого внимания, словно и не люди
шагают рядом. Его молчание смущает меня. Госхоз прислал его за нами в
лагерь, но мы так и не знаем, кто он - кадровый партработник или простой
крестьянин. Он умело запрягал и ловко правил повозкой, тщательно устроил
нашу поклажу. Он неразговорчив; но его короткие, не более трех слов фразы с
отчетливым северо-западным акцентом звучат внушительно, веско - точно в
устах почтенного мудреца. Он не помыкает нами, но и не выказывает
сочувствия. Грубо-невозмутимый, он скрипит зубами и с нарочитой свирепостью
пощелкивает кнутом. На вид ему около сорока, но суровый климат северо-запада
рано старит. Дюжий, крепкий, с лицом, точно гравированным на бронзе, - в нем
нет и тени мягкости.
Разглядывая возницу, пытаюсь одновременно понять причину моего
беспокойства. Да, привык, видно, чтобы мною командовали, чтобы
контролировали, и пусть умом я понимаю, что с нынешнего дня обрел свободу,
обязан своим трудом кормиться, но в глубине души томлюсь без руководящего
слова, нуждаюсь в приказе и догляде.