"Чжан Сянлян. Мимоза " - читать интересную книгу автора

Это открытие показалось таким унизительным, что, поколебавшись, я с
каким-то даже вызовом отошел от повозки и зашагал по обочине.
Понуро бредут лошади, повозка гремит, поскрипывает, копыта и колеса
взбивают-взвеивают дорожную пыль. Мои спутники в полном молчании двигаются
следом. С полей тянет легким ветерком. У подножия гор ветер покрепче;
вздыбилась желтая пыль и застыла, словно достигающий неба столб из нефрита.
Закружилась в поднебесье неведомо откуда взявшаяся чета горных орлов. Их
крылья недвижны; вместе с воздушным потоком птицы с клекотом плывут над
нами.
И как бы в ответ на крики голодных орлов наш возница, этот каменный
истукан, вдруг высоким протяжным голосом затянул песню:
- Оо-о....
И дальше, словно тоска выражается высотою звука:

Щелкает кнут, знай посвистывает.
Братец томится-тоскует один - э-эх!
Сбилась с шага моя лошаденка-лошадка,
Эх, день за днем погоняю ее-о!
Дом далеко-о!

В голосе его была такая напряженная мощь, такая тоска, что, казалось,
кто-то насильно выдавливает из него и эту мощь, и эту тоску. К концу каждой
строки голос взлетал ввысь, а потом резко обрывался, исполненный скорби, и
отзвук его уносился прочь и затихал в бескрайних просторах полей.
Пульсирующий, бьющийся ритм был столь энергичен, что и с последним звуком
песня не кончалась: когда финальная нота уже истаивала, я чувствовал, что
песня продолжает уплывать куда-то в бесконечность, проникая все дальше и
дальше в пространство опустевших рисовых полей. Это было прекрасно. Мне
часто приходилось, особенно до 1957 года, слышать записи многих знаменитых
исполнителей - конечно, не Карузо и не Шаляпина, ну Поля Робсона, к примеру.
И могу утверждать, что ни один из них не вызвал во мне таких чувств. В этой
песне было что-то от древних дальневосточных мелодий, но жили в ней и
страсть, и суровая безыскусность, и одиночество, недоступные рациональному
толкованию, Ее нельзя было отделить от этой равнины, от этой земли, на
которой тоскует человек. Это песня здешних просторов, бескрайней желтой пыли
лессового плато.
Во мне все трепетало.
А он уже вновь вступил, затянув все тот же, ни на что не похожий звук:

О-о-о!
В небо ночной мотылек полетел - э-эх!
Братец томится-тоскует один - э-эх!
Вот и лягушка одна на земле.
Глаз до полуночи я не смыкал,
Ой, не смыкал - все тебя вспоминал!
После полуночи тоже не спал - эх!
Думал-гадал о тебе до утра-а-а!

Некоторые слова он выпевал на свой особый манер, так идущий к этим
неоглядным просторам с их вольным духом. Ритм, мелодия, даже акцент - все