"Джулиан Саймонс. Карлейль" - читать интересную книгу автора

только родной диалект Аннана). Этот высокий, красивый, такой уже взрослый с
виду молодой человек, так свободно болтавший с Адамом Хоупом о столичной
жизни, казался нашему школьнику совершенным воплощением удачи. Или по
крайней мере почти совершенным: прекрасное впечатление портило косоглазие,
придававшее несколько мрачное выражение его честному и открытому лицу. Так
Карлейль впервые увидел человека, который оказался "самой свободной,
братской, смелой душой, с коей когда-либо соприкоснулась моя душа... лучшим
из всех людей, кого я когда-либо, после долгих поисков, сумел найти". Это
было сказано Карлейлем уже на закате странной и трагической жизни Ирвинга.
Их первая встреча, однако, произошла лишь через семь лет и поначалу не
обещала ничего хорошего. Карлейль к тому времени уже много слышал об
Ирвинге: о его выдающихся способностях, об успешной работе учителем сначала
в Хэддингтоне, а затем в Киркольди. Более того, Ирвинг играючи и с блеском
выдержал все богословские экзамены и начал проповедовать. Случай,
происшедший с ним во время его первой проповеди, показывает его
самообладание, но также дает намек на то, почему некоторые не любили его,
находя, что он слишком рисуется. В самый разгар проповеди Ирвинг задел
Библию, лежавшую перед ним, и листки, по которым он читал, посыпались на
пол. Проповедник наклонился, свесившись через кафедру, подобрал листки,
сунул небрежно в карман и продолжал говорить так же свободно, как перед этим
читал по бумаге. Жест произвел впечатление, и все же было в нем что-то
чересчур вольное, и не всем он пришелся по вкусу.
Впрочем, Карлейль едва ли замечал тогда эти легкие тени, омрачавшие
юную славу Ирвинга. Выступив с "Натуральной религией", которая, как он писал
Митчелу, "омерзительна для разума и противна для обоняния", и, встретив
после этого Ирвинга в Эдинбурге в гостях у своего родственника, он отнесся с
предубеждением и недоверием к этому молодому самоуверенному человеку. Когда
Ирвинг стал его расспрашивать про общих знакомых в Аннане, Карлейль
почувствовал раздражение: именно от этих знакомых он старался держаться в
Аннане особняком. С первого же взгляда он отметил и "уверенность в
собственном превосходстве, и привычный снисходительный тон" - словом, все
то, что задевало некоторых прихожан в Киркольди. Ответы Карлейля о крестинах
и свадьбах в Аннане становились все короче, и, когда на несколько вопросов
подряд он ответил "не знаю", Ирвинг заметил "резко, но без враждебности":
"Да вы, кажется, ничего не знаете". Карлейль ответил не в меру запальчиво
одной из тех тирад, которыми обычно прерывалось его угрюмое молчание: "Сэр,
позвольте спросить, по какому праву вы таким способом составляете себе
мнение о моих познаниях? Разве вы великий инквизитор или, может быть, вы
уполномочены расспрашивать людей или допрашивать, как вам вздумается? Я не
интересовался тем, сколько детей родилось в Аннане, и мне совершенно
безразлично, если они перестанут рождаться вовсе и весь Аннан вымрет!" Много
лет спустя Карлейль корил себя за эту резкость и сравнивал беззлобное
высокомерие Ирвинга в этом разговоре с полным отсутствием живой естественной
реакции у себя. "Он - вдохновенный и многословный, я - желчный,
скованный".
Такова предыстория. Вернемся теперь в Киркольди, где Карлейль, как это
ни парадоксально, оказался в роли соперника Ирвинга. Успех, которым Ирвинг
пользовался в качестве преподавателя в Хэддингтоне, здесь все же повторился
не вполне. В Киркольди его назначили учителем в новую школу, содержали ее
деловые люди, богатые лавочники, желавшие дать своим детям образование