"Джулиан Саймонс. Карлейль" - читать интересную книгу автора

капитаном во всех экспедициях: он хорошо знал эти места и людей, везде
чувствовал себя как дома, беседовал ли он с пастухами, у которых они
останавливались, стараясь вытянуть из них анекдоты, забавные истории из
местной жизни, или вооружался дубиной, готовясь - могучего роста и широкий
в плечах - защитить своих друзей от обнаглевших цыган.
По воскресеньям Карлейль часто ходил слушать проповеди Ирвинга и
поражался силе, ясности и красоте его голоса, "староанглийской пуританской
манере" говорить, оказавшей влияние и на язык самого Карлейля.
Эмоциональность его речи, "налет бессознательного актерства" (как в случае с
упавшей рукописью) по-прежнему оскорбляли религиозные чувства некоторых его
слушателей, и однажды Карлейль видел, как дверь позади тех рядов, где сидели
наиболее почетные граждане Киркольди, открылась и какой-то маленький пожилой
человек в ярости покинул церковь.
Ирвинг оказывал на Карлейля огромное влияние во всех отношениях, кроме
религии. Ирвинг происходил из той же среды, что и Карлейль (его отец был
кожевенником, и, как Джеймс Карлейль, он сурово обращался с детьми), он
также с ранней юности избрал своим поприщем церковь и, должно быть, с
удивлением замечал в Карлейле признаки скептицизма. Обоих живо интересовали
социальные вопросы, оба были стихийными, но тем не менее убежденными
радикалами, хотя чувства их были смутны и выражались пока лишь в сострадании
к угнетенным.
Последствия войн с Наполеоном доводили шотландских ткачей и
прядильщиков хлопка до нищеты, и Ирвинг, видя их жизнь, писал домой: "Если
бы мне пришлось написать отчет о моей работе среди этого беднейшего и
забытого обществом класса, я бы обнаружил столько сочувствия к нему,
опасного для меня, что мог бы сойти за радикалам.
Однако ни Ирвинг, ни Карлейль, ни их многочисленные единоверцы (даже
отец Карлейля в конце жизни пришел к своеобразному радикализму: видя, что
простому человеку год от года становится все хуже жить, и полагая, что так
не может продолжаться, он верил в неизбежность больших перемен) - никто из
них не имел ясных политических убеждений в том смысле, как их понимает
двадцатый век. Они руководствовались чувством, а не логикой, и если бы мы
попытались четко сформулировать их взгляды, они свелись бы к наивной жалобе
на то, что ткачам живется плохо, хотя заслуживают они лучшего. Идея
самоуправления, очевидная для всякого современного социалиста и коммуниста,
им вообще не приходила в голову. Ирвинг относился к грядущим переменам
проще, чем Карлейль: приняв без колебаний свой жребий проповедника, он видел
перед собой одну задачу - истолковать господнюю волю в отношении этих
перемен.
Не то Карлейль. Продолжая в Киркольди свои занятия, он убедился
окончательно, что религиозная деятельность для него невозможна. Он не
объявлял открыто о своем разрыве с церковью, но семья поняла это очень
скоро. И отец и мать, несомненно, были глубоко огорчены, но оба покорились
его решению, не позволив себе ни единого вопроса или упрека.
В Киркольди ему пришлось почти так же тяжело, как в Аннане. И здесь
тоже он стал известен тем, что в отличие от Ирвинга умел справляться с
учениками, не прибегая к розгам, но не умел зато, как Ирвинг, возбуждать в
учениках любовь к себе. Его большие горящие глаза обычно смотрели
презрительно, его угрюмый вид подавлял всю школу, а слова "тупица",
"чурбан", произносимые сквозь зубы, пугали учеников больше, чем любые розги.