"Джулиан Саймонс. Карлейль" - читать интересную книгу автора

практических же вопросах, как она полагала, "о тебе позаботится Он - так,
как сочтет нужным". А вот читает ли он ежедневно Библию? Карлейль
признавался, что делает это "не очень регулярно", но старался успокоить ее
ласковым тоном, который почти всегда неотразимо действовал на тех, кого он
любил: "Прошу тебя, верь, что я искренне стремлюсь к добру; и если мы и
расходимся с тобой в некоторых маловажных частностях, то все же я твердо
верю, что та же Сила, которая сотворила нас со всеми нашими
несовершенствами, простит каждому его заблуждения (кто не заблуждается?) за
то, что он с чистым сердцем ищет истины и справедливости".
В том же письме он выражал намерение погостить в Мейнгилле "в
сопровождении груза книг, итальянских, немецких и прочих", а также писал,
что оп читает Д'Аламбера, "одного из тех немногих, кто заслуживает звания
честного человека". Миссис Карлейль, не слыхавшая никогда о Д'Аламбере и не
имевшая понятия об опасном рационализме французских философов, все же
почувствовала смутную тревогу. "Господь сотворил человека по своему образу,
и потому он не должен иметь недостатков, - писала она. - Остерегайся таких
мыслей, сынок, не давай им завладеть твоим разумом".
"Не думай только, что я раздражен", - писал Томас матери, но когда он
приехал в Мейнгилл на лето после полугода, проведенного в Эдинбурге, то
оказалось, что слово "раздражен" слишком слабо для того, чтобы передать
состояние его духа. Единственной работой, которую он сумел раздобыть, были
переводы нескольких статей - по химии, что-то о магнетизме, о
кристаллографии, - полученных им от доктора Брюстера; к тому же миссис Эшер
к этому времени уже достаточно ясно показала свое недовольство им, хотя, как
именно это произошло, мы не знаем, поскольку переписка тех месяцев между
Маргарет и Карлейлем не сохранилась. Вдобавок ко всему, в это время у него
начались боли в желудке, которые он называл диспепсией и которые с
небольшими перерывами продолжались у него всю жизнь. Часто он не мог заснуть
или просыпался среди ночи от боли.
Разбитый физически и морально, он бродил в окрестностях Аннана,
предаваясь мрачным мыслям. Он уже подумывал и впрямь последовать совету
Лесли и покинуть Англию; среди книг, переправленных им на лето в Мейнгилл,
была одна, озаглавленная "Америка и ее возможности". Но в то лето даже
чтение было ему не по силам; забросив книги, он бродил в одиночестве, и его
мысли метались между беспочвенными надеждами и какой-то ослиной, тупой
покорностью. Он описывал свое безделье в письме к Митчелу и добавлял
иронически: "Видел ли ты более поучительный образ жизни?" Ирвинг советовал
другу: "Впитывай в себя мягкую красоту деревенской природы, искренность
деревенского обхождения, довольство деревенской жизни - все те сильные
впечатления от природы и людей, которые уже знакомы твоей Душе", но Карлейлю
от этих советов было мало проку.
Через месяц или два после этого письма в Аннан приехал и сам Ирвинг с
новостью: его приглашали в Глазго ассистентом к доктору Чалмерзу,
известнейшему проповеднику своего времени, верившему в то, что "если страх
перед адом способен держать толпу в узде, то чем больше внушишь ей этого
страха - тем лучше". Тридцать миль - часть пути - Карлейль пешком
провожал Ирвинга, и при расставании он не мог не сравнить радужные планы
своего друга, его прочное место в жизни со своим горьким ощущением напрасно
потраченных лет. В Глазго Ирвинг, с его склонностью к внешним эффектам, с
его неуемным красноречием и пафосом, с его смуглой красотой и жутковатым