"Колин Таброн. К последнему городу " - читать интересную книгу автора

Ему вдруг очень захотелось остаться одному и - да - завладеть этим
местом при помощи слов. Здесь полно уединенных мест. И у него еще есть
время.
Но Луи продолжал:
- По мне, так гений инков проявился не в том, что они создали, а в том,
что они отказались создать. Колесо! Только подумайте, сколько несчастий нам
принесло колесо! И письмо. У них ведь не было письма, правда? Какая
величайшая из трагедий - алфавит!
Роберт взял фляжку, которую ему предложил Луи, и обнаружил в ней
крепкий коньяк. По его венам заструилась огненная лава. Может быть, все дело
в высоте, подумал он, но то ли коньяк, то ли целебный воздух помогли ему
подавить в себе раздражение и ответить Луи его же беспечным тоном:
- Действительно, кому нужно было изобретать письмо? Как журналист я это
знаю. Это была всего лишь ошибка. - Он сделал еще глоток - призрачный тост
за горы - и передал фляжку Луи. - За кипу!
Луи пробормотал:
- Салют! - Приподнял фляжку, потом надвинул шляпу на глаза и заснул.
Роберт поднялся по лестнице, которая, как это ни странно, никуда не
привела. У него постоянно болела стертая ступня. Из рощи, в которой он
оказался, открывался чудесный вид на реку, ущелье и скелет города под ним -
больше ему ничего и не было нужно. Важно было пробудить все это на бумаге.
Для инков, он это знал, эта земля представала не скалами и джунглями, а
живой картой, на которую была нанесена тонкая паутина святынь. От
центрального инкского храма Солнца в Куско по всей стране, к окраинам
империи, расходились веером невидимые лучи, которые высвечивали цепи
священных горных вершин, реки, огромные, уединенные скалы. Таким образом,
всю эту землю можно было читать, как читают Священное Писание.
Он расчистил себе место и сел, прислонившись спиной к дереву. Прежде
чем начать писать, он поднял голову и увидел, как над его головой в ветвях
дерева порхает колибри. Роберт воспринял это как знак судьбы. Ветер стих, и
вокруг воцарилась абсолютная, напряженная тишина. Он открыл свой блокнот и
начал писать.
По мере того как образы приходили в его голову, он писал все быстрее и
быстрее, короткими рваными предложениями, как будто боялся, что время здесь,
на высоте, бежит быстрее. У него не было никакого плана. Роберт просто знал,
что ему необходимо описать это место именно сейчас, пока завтрашний переход
не ослабит его желания сделать это и не вычеркнет эти картины из его памяти.
Он знал также, что пишет сейчас со злым вызовом, вызовом времени, Луи, своим
собственным страхам. И он писал и писал - не краткие заметки о собственных
впечатлениях, а законченные параграфы (как ему тогда казалось) исторгались
из туманных низин под ним, из инкских камней, из тишины реки. Пейзаж вокруг
него был таким громадным и таким сложным, что тут требовалось как общее
описание, так и особенное внимание к деталям. Роберт осознавал и всю
важность этого момента - эти записи были лакмусовой бумажкой для его
будущего. Если бы он на секунду оторвался от своего блокнота, его бы тут же
охватила паника, что всю свою оставшуюся жизнь ему предречено остаться
сидеть здесь, под деревом, среди всеми забытых руин. Так свободно, так
неистово он не писал со времен своей юности. Он чувствовал, как заученные им
за долгие годы фразы улетают прочь. В первый раз за долгое время он писал не
для читателя, а для себя.