"Константин Иванович Тарасов. После сделанного" - читать интересную книгу автора

- У них и моя подпись была, и адрес, - сказал он, глядя следователю в
глаза. - Как вы чувствуете - они?
- Никак не чувствую, - ответил тот. - Надо посмотреть и подумать. Во
всем объеме фактов.
И тут Децкого осенило, да и не так надо сказать, тут пригвоздило его к
полу прозрение, что совершил он непоправимую глупость, он ужаснулся явного
безумия своего поступка: то он сделал, чего ни в коем случае делать было
нельзя: полным сумасшествием, идиотизмом с его стороны было обращение к
милицейскому следствию. Боль ударила ему в сердце, словно воткнулся в него
безжалостный и ледяной перст рока; Децкий, верно, и побледнел, поскольку
следователь, истолковав перемену в лице по-своему, заторопился успокоить:
"Не надо волноваться, найдем!" - и таким обещанием добил Децкого
окончательно.
Как раз в этот момент вошел в гостиную технический эксперт. "Все
чисто, - сказал он, - открывали ключом", но уже Децкий и сам знал, что
открывали ключом, и знал, говорила ему об этом включившаяся с жутким
опозданием интуиция, что деньги снял тот, кто был убежден, что он, Децкий,
стерпит любую утрату, но не рискнет пойти в милицию, что для него лучше
потерять еще столько же, чем обнажиться, раскрыться, попасть под микроскоп
милицейско-прокурорского изучения.


Последующий час стал для Децкого часом страхов. Он сидел в кухне,
испытывая полное бессилие против обрушившейся на него беды. Двенадцать
тысяч - сумма немалая, и следователь, осознавалось Децкому, волей-неволей,
раньше или позже должен будет задаться вопросом: откуда у начальника цеха
Децкого со среднемесячным окладом 260 рублей собрано шестнадцать тысяч на
книжке, машина стоимостью в семь тысяч, три гарнитура общей стоимостью в
пять тысяч, каракулевая и котиковая шубы, на несколько тысяч книг, и еще
немалый набор разной всячины, и еще дача, за которую выплачено предыдущему
ее хозяину четыре тысячи, что тот, конечно же, не посмеет скрывать в случае
официального вопроса. Объяснить происхождение всех этих средств
бережливостью, многолетним накоплением практически невозможно. Ну, пусть
пятая часть образована отказом от благ, унылым сидением на хлебе и воде,
алчным скопидомством, но все остальное, львиная доля состояния не имеет
видимого и правомочного источника, словно найдена на улице или послана с
неба, чему, конечно же, никто не поверит. А уж как начнут проверять,
вглубь, вширь, перекрестно, кто-нибудь влопается, и - тюрьма, колония,
барак, подъем, отбой - конец жизни.
Все это так явственно и в таких мрачных тонах рисовалось, что Децкий
сидел в последнем отчаянии, застыло и мертво, как сидит смертник перед
конечной своей дорогой на эшафот. Больше всего болело, что сам виноват. Как
дятел, долбила мысль: "Сам пошел в милицию! Сам! Сам!" Идиот, идиот,
говорил себе Децкий с ненавистью к жизни. Убьют - и справедливо поступят,
потому что дурак. Сам прибежал: караул, спасайте, ограбили! Сейчас начнут
спасать. Проверят весь объем фактов, всех знакомых перетрясут, что-нибудь и
вытрясется. И не уходила из глаз картина, как он и Ванда входят в здание
милиции. Ведь и спотыкался на лестнице, ноги не пускали идти; довериться бы
примете, повернуть... Не укладывалось в голове, не верилось, что он -
умный, трезвый, расчетливый человек - был там, заявлял и ставил свою