"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

* Крещенская улица - ныне часть ул. Интернациональной от пл. Свободы
до ул. Янки Купалы.

- Вера Семеновна, - спросил он, - не подскажете, где найти Викторию
Петровну?
Ему казалось, что она ответит: "Сейчас позову". Но она ответила:
- Виктории Петровны сегодня не будет. Она уехала к жениху.
Куда уехала Витя, кто ее жених, Скарга спрашивать не стал.


2. КЛИМ

Я был почти уверен, что беглый эсер на встречу не придет. Доля
сомнений возникала из нереального ощущения, что Скарга принял все за чистую
монету. Но в подобную слепоту настороженного человека трудно поверить.
Поэтому хоть я и пришел в три часа на Немигу и стал у стены древней
братской школы, отданной евреям под синагогу, я крайне удивился и
обрадовался, когда Скарга появился в толпе. Шел он со стороны моста. Я
обрадовался, но и мгновенно напрягся - нелогичные поступки чреваты
неприятностями. По моим ощущениям, он не верил ни хозяину смоленской явки
Клочкову, ни мне. Беглые шкурой чувствуют фальшь, и его заманчивое
предложение ехать в Минск с курьером от смоленского комитета лично я
расценил как попытку вырваться из захлопнувшейся ловушки. Но подполковник,
который вел это дело, убежденно возразил: "Не вырвется. Если даже сбежит от
вас по дороге. Нам известны его минские адресаты". Мне назвали три адреса,
по которым Скарга может поехать с вокзала. И действительно, на одну из этих
конспиративных квартир, в списке она стояла второй, мы и отправились. Мне
было приятно сознавать, что наши люди владели точной информацией, но и
насторожило: если Скарга не верит мне, то зачем раскрывает явку? Войдешь в
квартиру, а там тебе заткнут кляпом рот, и ночью боевая организация вынесет
приговор. За домом, правда, велось наблюдение - по улице в соответствии с
планом бродил стекольщик. Но увидеть самоубийцу за столом никто не
предполагал. Скарга был сражен этим страшным зрелищем, у него явно ум за
разум зашел. Да и у меня в первую минуту тоже. Он остолбенел и собственным
глазам не верил. Мне даже стало его жаль: едешь к товарищу, а точнее,
пробираешься после побега к своему верному человеку, а он взял да и пустил
себе в висок пулю. Словно именно для того, чтобы разрушить твои надежды и
планы. И мои, наши - тоже. Но странно выглядело это самоубийство, оно мне
сразу не понравилось. На человеке грубые сапоги, рубаха в масляных пятнах,
то есть встал по гудку, оделся, чтобы идти на свой стекольный заводик, где
работал штамповщиком, и вдруг обезумел, взял наган, сел за стол и лишил
себя жизни. Не банкрот, не плаксивый художник, а эсеровский боевик. Рослый,
крепкий малый лет двадцати пяти.
Стоять и смотреть на него не имело смысла. Я вернул Скаргу к
действительности, мы вышли и поехали по второму адресу (в списке он стоял
третьим). Но тут дом был закрыт, а внешнее наблюдение вел точильщик. Там -
стекольщик, тут - точильщик. Воображение минских сыскных офицеров меня
раздосадовало. Может, и Скарга обратил внимание на такую странность. А
может, и не заметил нашей оплошности, прибитый своим несчастьем. Но скоро
использовал его, чтобы расстаться со мной по вполне уважительным причинам -