"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

японца; потом мне вспомнилось, как я отбивался саблей от штыка, и еще
увидел себя впереди своей роты с зажженной папиросой в руке - я вел роту в
атаку и курил на ходу с тою же медлительностью, как курят в салоне. Но
теперь я боялся, по телу растекался страх и гасил мою волю. Этот беглый
эсер не запугивал меня, он не блефовал, бесстрастное окаменевшее лицо
говорило, что этот человек сдержит слово. Боевик предлагал выбор, и я
подчинился.
- Ну что ж, - сказал я, - проигрыши приходится отдавать. - Кровь
стучала у меня в висках, я лихорадочно обдумывал приемлемую меру признания.
- Моя задача ограничивалась курьерскими обязанностями - взять деньги. Если
дадут. По этой причине тебя не хватали. Но когда и как возьмут - я не знаю.
Это дело местного управления...
Такой ответ, хоть и правдивый, не мог удовлетворить боевика; все это
он знал или понимал. Я чувствовал, как нарастает его раздражение и
формируется жесткая решимость объявить приговор. Рассказывать все под
страхом смерти было противно моему достоинству, но молча ждать выстрела
было мне тоже не по силам: панически, как мышь, я отыскивал спасительную
лазейку. Если бы я сам не ломал волю людям, не требовал предательства в
обмен на жизнь или свободу, то, наверно, продолжал бы твердить о своей
неосведомленности, подвигая конфликт к трагической для себя развязке. Но я
знал состояние ума при таком допросе. Каждое мое слово Скарга взвешивал на
весах правды, соотносил с множеством обстоятельств, с прошлым, с
неизвестной мне информацией. Скарга ожидал какой-нибудь следственной тайны,
которая помогла бы ему увидеть невидимое и разглашение которой было
служебным преступлением.
- Мне известно другое, - сказал я, испытывая радость смертника,
обнадеженного отменой приговора. - Вы считаете нас подлецами. Ты убежден,
что твой товарищ Пан застрелился. Сам себя. Так вот, - я помедлил, видя,
что попадаю в цель, - он убит сегодня утром. Но наши люди к этому
непричастны. Это точно, Скарга. Убит! - повторил я, читая в его глазах
растерянность и недоверие. - Наши убеждены, что Пан стал жертвой ваших
внутренних распрей. И еще, Скарга, - соблазны жизни туманили мой мозг, мне
хотелось спасения, я доказывал свою искренность. - Год назад тебя взяли с
прокламациями. Так знай: тебя взяли по доносу. Кто-то сообщил телефонным
звонком, что вечером, около восьми часов, человек по фамилии Булевич
принесет в депо листовки...
Я увидел, что мои слова попали в больную точку. Вонзились в нее, как
нож. Эта неожиданная для него новость была полностью правдивой; о
существовании таинственного доносчика я узнал еще в Смоленске, когда меня
знакомили с делом Скарги, с обстоятельствами ареста и побега... Я попал в
десятку, боевик потерял ко мне интерес; я ощущал, что мысли его вихрятся
вокруг фигуры доносчика. Следовало закрепить нечаянную победу, и я сказал:
- Можешь выпустить в меня всю обойму, но больше мне сказать тебе
нечего. И все же, хотя ты и чувствуешь сейчас себя победителем, даю тебе
честный совет: бери извозчика - и гони подальше от Минска. Ты везучий,
может, тебе и посчастливится...
- Лучше бы ты помолился, - ответил Скарга, - потому что и тебе сейчас
повезло.
Он взял пиджак, ключ, вышел из номера, ключ дважды провернулся в
замке, а я несколько минут не мог подняться, обессиленный пережитым. Мысли