"Константин Иванович Тарасов. Золотая Горка" - читать интересную книгу автора

подвале, заглубленном в землю на три сажени. Мутный свет, проползавший
сквозь небольшие оконца, высвечивал вопиющую убогость моей жизни. Убогость
смысла и убогость заблуждений, которые привели меня в это кирпичное
подземелье под низкий сводчатый потолок на самодельный топчан каторжной
конструкции. И еще считается, что мне повезло: в подвал ведет отдельный
вход, я обитаю в нем один, досчатая перегородка, оклеенная газетами,
отделяет спальную часть от прихожей, от сеней. В подвале есть печь, в сенях
хранятся дрова. Пол давно рассохся и скрипит, но все же это не земляной
пол, а от мышей в каждом углу поставлена мышеловка. Возможно, так и должен
существовать борец за царство свободы и светлое будущее. Пария. Ничто.
Никто. Эсдеки любили петь, собираясь на сходки: "Кто был никем, тот станет
всем!" Неплохо придумали: из грязи - в князи! Кто же откажется? Только
партийными массами и боевыми дружинами из грязи в князи не ходят. Слава
богу, что затхлая подвальная атмосфера лучше разрушает иллюзии, чем
собственный, обустроенный дедом, домик, навроде того, на Немецкой улице, в
котором живут Антон и его пес Ангел. Провести молодые годы в качестве
рядового боевика - просто верх глупости. Нет уж, опротивело на побегушках:
экспроприируем то, расклеим тут, попугаем этого, а того нашпигуем свинцом.
Ради чего? Год назад я сообразил, что меня заразили мерзостью коллективизма
и тупой верой в избранность партии. С какой стати мы воображаем, что нам
суждено создать земной рай? Почему нам? Кем суждено? По какой это
уважительной причине, жизнь не разотрет нас в порошок, как растерла до
беспамятства миллионы бунтарей, если их сосчитать по столетиям? Чушь!
Патология...
Я поднялся и сварил на спиртовке кофе. Раздражение мое оно не
смягчило... Все мне не нравилось. Особенно злил вчерашний дурак-филер.
Кругом царит глупость. Какой осел поставил его при ограде? Посадили бы за
куст или, по крайней мере, спрятали за ограду; Антон спокойно пошел бы на
встречу, не случилось бы перестрелки, и Скарга остался бы жив. Белый,
конечно, тоже порядочная скотина. Спрашивается: откуда он мог узнать, что
стреляли в Живинского? Он, что, присутствовал? Видел? Слышал? Кто ему
сообщил? Сорока на хвосте? Так нет же, примчался к Сержу и ошарашил всех,
как дубиной: убит или тяжело ранен жандармский ротмистр, на Захарьевской
наряды полиции. Кто стрелял неизвестно. Но, надо думать, Скарга. Никто
другой не способен. Ладно, пусть Скарга. Ну и что? Ну, стрелял, убил. Не
ты. Не тебя. Значит, как требовалось. Зачем же преувеличения: "наряды
полиции", "наряды полиции!". Прямо-таки десятки нарядов. Антон, разумеется,
ухо навострил и повел при себе всю компанию для большей надежности
внимания. Впрочем, оно, может, и к лучшему. Шли вчетвером, каждый на виду,
не придраться.
Но и Скарга сам виноват, всегда любил бросаться под тарантас. Зачем
было стрелять в Живинского за два часа до встречи? Не мог потерпеть. То же
самое и в полночь несложно сделать. Хотя теракты сегодня - занятие пустое,
себе во вред. Обыватель разлюбил перестрелки. Ему проще приспособиться к
обстоятельствам и притерпеться к нужде. Христос терпел и нам велел!
Большинству человечков приятнее сходить в синематограф, чем на тайную
сходку. И они правы. В синематограф человек идет по собственной воле и для
удовольствия, в борьбе против эксплуататоров он обязан стать нулем, а
удовольствия никакого, потому что сотнями нулей правят единицы. Публика
разочаровалась в политических увлечениях. Даже сознательная интеллигенция.