"Уильям Теккерей. История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага" - читать интересную книгу автора

мужчина страдает столько же от любви, сколько от уязвленного самолюбия.
Конечно, когда женщина тебя бросает, это не сладко, но подумайте только, с
какой легкостью мы сами их бросаем!
Вдова не знала, что отвечать. Из своего скромного опыта она не
почерпнула никаких суждений на этот счет. Разговоры об этом предмете были ей
неприятны: сердечное злоключение собственной юности она выдержала стойко и
излечилась; чужие страсти, пожалуй, даже вызывали у ней досаду, если не
считать, разумеется, Пена, чьи страдания она ощущала как свои и, вероятно,
переживала его хвори и горести куда тяжелее, нежели он сам. Теперь она
приглядывалась к сыну молча, с затаенным ревнивым сочувствием, хотя он, как
уже было сказано, не делился с ней своим горем.
Нужно отдать должное майору: он проявил похвальное долготерпение и в
полной мере доказал свои родственные чувства. Для человека, вхожего чуть ли
не во все лондонские гостиные и привыкшего за один вечер появляться на трех
приемах, жизнь в Фэроксе была неимоверно скучна. Изредка - обед у пастора
или у кого-нибудь из соседей-помещиков; унылая партия в триктрак с
невесткой, всячески старавшейся его развлечь, - вот к чему сводились его
утехи. Он с жадностью накидывался на почту, вечернюю газету прочитывал от
слова до слова. Кроме того, он прилежно лечился, считая, что после
лондонских пиршеств тихая жизнь пойдет ему на пользу. По утрам и к обеду он
тщательно одевался и регулярно совершал моцион на террасе перед домом. Так,
с помощью своей трости, туалетных принадлежностей, аптечки, шашек и газет
сей мудрый и суетный человек спасался от скуки; если он и не трудился
день-деньской, как те пчелки, что летали в саду миссис Пенденнис, то хотя бы
коротал день за днем, по мере сил стараясь скрасить свое заточение.
Пен вечерами тоже садился иногда за триктрак, а не то слушал, как мать
играет на фортепьяно простенькие пьесы, но он по-прежнему был беспокоен и
удручен; известно даже, что он порою вставал на рассвете и отправлялся в
Клеверинг-Парк, к темному пруду среди шепчущего камыша и зеленой ольхи, в
котором при дедушке последнего баронета утопилась скотница, - ее призрак,
как говорят, доныне посещает эти места. Пен, однако, не утопился в этом
пруду, хотя мать, возможно, и подозревала его в таком намерении. Он удил там
рыбу и думал, думал, между тем как поплавок чуть подрагивал от набегавшей
ряби. Удачная ловля не оставляла его равнодушным, и он, случалось, приносил
домой карпов, линей или угря, а майор собственноручно жарил их на
французский манер.
У этого пруда, под раскидистым деревом, Пен сочинил немало стихов,
подходящих к его душевному состоянию (перечитывая их впоследствии, он
краснел и недоумевал, как он мог выдумать такую чушь). А что касается до
дерева, то настал день, когда в то самое дупло, где хранилась у него
жестянка с червями и прочая рыболовная снасть, он... но не будем забегать
вперед. Достаточно сказать, что он писал стихи и находил в том великое
облегчение. Когда муки любви достигают этой точки, они могут быть
громогласны, но большой опасности уже не таят. Когда мужчина ломает голову,
подыскивая к слову "слезы" иную рифму, чем "розы" или "грезы", он и не
воображает, как недолго ему осталось страдать. Так было и с Пеном. Но пока
его по-прежнему бросало в жар и в холод, и долгие дни угрюмой
раздражительности, тупого уныния и покорности судьбе сменялись приступами
неистовой ярости, когда он, оседлав Ребекку, носился по округе или мчался в
Чаттерис, размахивая руками, как помешанный, и, к удивлению встречных