"Уильям Теккерей. История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим" - читать интересную книгу автора

если хотите, или для ваятеля, или для живописца, расписывающего потолок, -
этакий бог в римском вкусе, - но, конечно, не более как человек для мадам
Ментепоп, или для цирюльника, который брил ему бороду, или для господина
Фагона, придворного врача. Я хотел бы знать, стащит ли с себя история
когда-нибудь парик и отделается ли от своего пристрастия к двору? Увидим ли
мы во Франции и Англии что-либо, кроме Версаля и Виндзора? Я не раз
наблюдал, как королева Анна мчалась в кабриолете вслед за сворой гончих по
склонам Виндзорского парка, сама правя лошадью, - краснолицая, разгоряченная
женщина, ни в малой мере не похожая на ту статую, что показывает каменную
спину собору св. Павла, оборотясь лицом к экипажам, взбирающимся по
Лэдгет-Хиллу. Ни умом, ни воспитанием она не была лучше нас с вами, хотя мы
преклоняли колено, подавая ей письмо или чашку для умывания. Неужели же
история должна до скончания веков оставаться коленопреклоненной? Я стою за
то, чтобы она поднялась с колен и приняла естественную позу; довольно ей
расшаркиваться и отвешивать поклоны, точно она камергер двора, и в
присутствии государя подобострастно пятиться к двери. Одним словом, я
предпочел бы историю житейских дел истории героических подвигов и полагаю,
что мистер Хогарт и мистер Фильдинг дадут нашим детям куда лучшее
представление о нравах современной Англии, нежели "Придворная газета" и иные
издания, которые мы оттуда получаем.
Был у нас в полку Уэбба один офицер-немец, над которым мы любили
подшучивать и о ком ходил слух (мною же и пущенный), что он старший сын
потомственного имперского обер-штифельциера и наследник чести, которой
весьма гордились двадцать поколений его предков, - получать пинок левой
августейшей йоги, стягивая сапог с правой. Я слышал, что старый лорд
Каслвуд, о чьих потомках пойдет рассказ на страницах этих записок, будучи не
менее благородной крови, нежели Стюарты, которым он служил (и чей род был
ничуть но знатнее доброго десятка дворянских родов Англии и Шотландии),
гордился своим положением при дворе более, нежели заслугами предков, и так
высоко ценил свою должность лорда Смотрителя Кладовых и Кравчего Утреннего
Кубка, что с радостью обрек себя на разорение ради неблагодарного и
неудачливого семейства, которое ему эту должность побаловало. На нужды
короля Карла Первого он отдал свое серебро, для него же заложил свое
поместье и большую часть его потерял в пенях и секвестрах; из-за него обрек
свой замок ужасам осады, во время которой его брат Томас сдался Айртону в
плен (и впоследствии пришел к соглашению с республикой, чего старший брат
так ему и не простил), а второй его брат, Эдвард, избравший духовную
карьеру, был убит на каслвудской башне, где он совмещал обязанности
проповедника и артиллериста. Непоколебимый в своих верноподданнических
чувствах старик, находившийся при короле в то время, как солдаты Айртона
разрушали его дом, бежал из страны со своим единственным сыном, в ту пору
еще мальчиком, чтобы впоследствии вернуться и принять участие в
Ворчестерской битве. В этом роковом сражении Юстес Эсмонд был убит, и
Каслвуд вновь удалился в изгнание и никогда в дальнейшем, ни до, ни после
реставрации, не отлучался от двора монарха, за чье возвращение мы возносим
хвалу в наших молитвах, монарха, продавшего родину и подкупленного
французским королем.
Есть ли зрелище более величественное, чем славный король в изгнании?
Может ли кто более заслуживать уважения, чем храбрый человек в беде? Такой
образ нарисовал нам мистер Аддисон в своей благородной трагедии "Катон". Но