"Уильям Мейкпис Теккерей. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)" - читать интересную книгу автора

конторщика, которые ехали в одном вагоне с нашими молодыми людьми и вряд ли
могли что-нибудь слышать, пересказали мне их беседу? Если бы Клайв и Этель
ехали вдвоем в купе, я бы даже смелее поведал вам, что там было, но с ними
ехали еще молодые конторщики, безбожно курившие всю дорогу.
- Так вот, - начала шляпка, придвинувшись к цилиндру, - признайтесь,
сэр, правда ли, что в Риме выбыли ужасно влюблены в девиц Фримен, а потом
чрезмерно внимательны к третьей мисс Баллиол? Ведь вы же рисовали ее
портрет? Ну вот видите! Все художники притворяются, что обожают рыжих девиц,
потому что их рисовали Тициан и Рафаэль. А Форнарина тоже рыжая? Смотрите,
мы уже в Кройдоне!
- Форнарина, - отвечал шляпке цилиндр, - если картина в галерее Боргезе
точно передает оригинал или хотя бы близка к нему, была женщиной некрасивой,
с наглыми глазами, грубо очерченным ртом и красновато-коричневой кожей. Она,
право, так дурна собой, что, на мой взгляд, наверно, такой и была в
действительности, - ведь мужчины обычно влюбляются в плод своей фантазии, а
точнее сказать: каждая женщина прекрасна в глазах своего любовника. Знаете,
какова, должно быть, была древняя Елена?
- Не знаю, я ничего про нее не слышала. Кто она такая, ваша Елена? -
спросила шляпка. Она и в самом деле ничего этого не знала.
- Долго рассказывать, к тому же история эта произошла так давно, что не
стоит и вспоминать о ней, - отвечал Клайв.
- Вы оттого и толкуете про Елену, что хотите избежать разговора о мисс
Фримен! - воскликнула молодая особа. - То есть, о мисс Баллиол.
- Мы будем говорить о ком вам угодно. Так какую из них мы начнем
разбирать по косточкам? - осведомился Клайв. Дело в том, что сидеть с ней в
одном вагоне - быть взаправду с ней, смотреть в эти удивительные ясные
глаза, видеть, как шевелятся нежные губки, слышать ее нежный голос и
звенящий смех, располагать этими полутора часами назло всем светским
дуэньям, бабушкам и условностям, назло самому будущему, было для юноши
настоящим счастьем, и оно переполняло его душу и все существо таким острым
ощущением радости, что стоит ли удивляться его оживленности и шутливому
настроению?
- Значит, вы узнавали о моих делах? - спросил он. Господи помилуй, они
уже прикатили в Рейгет! Вот
Гэттон-парк проносится перед ними как на крыльях ветра.
- Я про многое слышала, - отвечает шляпка, потряхивая благоуханными
локонами.
- Почему же вы не ответили на мое второе письмо?
- Мы были в ужасном смущении. Нельзя же отвечать на все письма молодых
людей. Я даже сомневалась, отвечать ли на записку, полученную с
Шарлотт-стрит, Фицрой-сквер, - промолвила шляпка. - Нет, Клайв, не надо нам
писать друг другу, - продолжала девушка уже с грустью, - разве что
редко-редко. И то, что я сегодня встретила вас здесь, право, чистая
случайность. Когда я на вечере у леди Фарем обмолвилась, что поеду нынче в
Брайтон навестить папеньку, я и думать не думала, что встречу вас в поезде.
Но раз уж вы здесь, - ничего не поделаешь. Так вот, я не стану скрывать:
существуют препятствия.
- Какие же еще?! - вырвалось у Клайва.
- Ах, вы, глупый мальчик! Никаких других, кроме тех, что всегда были и
будут. Когда мы расстались, то есть, когда вы оставили нас в Баден-Бадене,