"Николай Дмитриевич Телешов. Начало конца (Из цикла "1905 год")" - читать интересную книгу автора

дома.
Однажды в квартиру, где жил Девяткин, принесли раненых дружинников. Их
было трое: один был ранен в обе ноги, у другого пробита была голова, а
третьему пуля попала в живот, и он через день умер. Жильцы потеснились и
приютили больных, оказывая по очереди им внимание и помощь. Перевязывать
раны приходила молодая девушка, фельдшерица. Раненых кормили, занимали,
развлекали, и они чувствовали себя как дома, среди друзей. В свою очередь
и они рассказывали о событиях. Один, немолодой уже, человек, говорил, как
на его долю выпала задача "взять в работу московский гарнизон", то есть
беседовать с солдатами и убеждать их не стрелять в народ, когда затеется
дело; как потом они выстроили первую, самую надежную баррикаду у Курского
вокзала, на Владимирском шоссе, и с насыпи на мостовую сбросили с рельсов
товарные вагоны, как наделали щелей и из-за грузов вели перестрелку с
казаками. Другой рассказывал о том, как им поручено было штабом отбить
конфискованное оружие, которое на ночь было свезено в полицейский участок
у Рогожской заставы; темень была страшная, в двух шагах не видать было
человека; подбираться к участку стали по двое, по трое со всех сторон и
вдруг, по сигналу, разом бросились в атаку, но тут неожиданно загорелся
над соседними банями дуговой фонарь, который до этого не горел, и всех
выдал; затрещали пулеметы и ружейные залпы.
- Всем бы погибнуть, да товарищ один догадался: выстрелил в фонарь -
вдребезги! Впотьмах наши и скрылись и меня унесли с собой.
Девяткин внимательно слушал рассказы и молчал, но иногда ему хотелось
самому пойти хоть на минуту и постоять под пулями.
Но вот однажды пришли товарищи в мохнатых овечьих папахах, в ременных
поясах, в валенках и заявили, что сейчас необходимо перенести больных в
безопасное место, так как баррикады защищаться больше не будут: силы
восставших истощены. Квартирантам под страхом ответа воспретили говорить,
что в квартире у них были раненые. После этого они подняли на носилки
обоих больных и унесли их куда-то по холоду и студеному ветру, во тьму
улиц и переулков. Жуткое осталось от всего впечатление у Девяткина и у
других жильцов. Все понимали, в чем дело, и никто не проронил ни слова.
Молчание было сильнее слов.
Под влиянием фактов и слухов боевое настроение быстро пошло на убыль.
Магазины заторговали, в булочных появился белый хлеб, кое-где по фабрикам
начали становиться на работу, а по улицам разъезжали патрули, и Москва
мало-помалу начала возвращаться к прежней жизни. Но железные дороги все
еще стояли без движения.
Ларион Иванович решил уйти из Москвы хотя бы пешком. Двадцать верст не
такое уж расстояние, чтобы его не осилить, да, кроме того, к заставам
тронулись обозы, началось повальное бегство в деревни. Во все заставы с
утра до ночи ехали и шли навьюченные пожитками люди. Сговаривались
группами человек по десяти, покупали, кто мог, лошадь и упряжь и покидали
Москву. Вошел в одну из таких групп и Ларион Иванович. Тоска по семье
стала так велика и мучительна, что он продал кое-что из пожитков, купил
себе место на возу и ранним утром, часов в шесть, когда было еще темно,
выехал с попутчиками за заставу, а к обеду был уже в Люберцах.
Одновременно с ним пришел к его жене младший брат ее, Федя Щукин, юноша
лет восемнадцати, с красивым лицом под темным крестьянским загаром, с
добрыми голубыми глазами, простой и сердечный малый. Пришел он с родины,