"Владимир Тендряков. Люди или нелюди" - читать интересную книгу автора

выковыляла лошадь, на трех ногах, нелепо кланяясь при каждом скоке.
Выковыляла и стала понуро - любуйся всласть: голова уронена, натруженная
холка выпирает горбом, обвислый зад, страдающе поджата перебитая нога.
Ранена и брошена, всю жизнь работала, нажила горб, теперь - не нужна, лень
даже пристрелить, зачем, когда и так подохнет от голода, холода,
кровоточащей раны.
Я привык к человеческим трупам, но выгнанная на смерть и продолжающая
жить с понурым упрямством лошадь обожгла меня жалостью. А нет ничего опаснее
жалости на войне.
Некто окаменевший в снегу с вывернутым локтем. Вывернутый локоть
значит, пытался встать, стонал, ждал помощи и... как не пожалеть его. Нет,
не смей!
За жалостью сразу придет мысль: ты сам не сегодня, так завтра, не
завтра, так послезавтра - ты с вывернутым локтем, с застывшим оскалом, с
невыдавленным стоном. И уж тут-то день за днем пойдут в кошмаре ожидания. Ты
заранее почувствуешь себя погибшим, на тебя найдет сонная одурь, будешь вяло
двигаться, не кланяться под пулями, не припадать к земле при звуке летящего
снаряда, неохотно долбить окоп - зачем, все одно конец. И такой очумелый
долго не протянет - не свалит осколок, доконает мороз.
Не смей жалеть и не смей лишка думать - война! Огрубей и очерствей,
стань деревом!
Я не заметил, как одеревенел. Вот привык к трупам - старые пни в
лесу...
Трупы привычно, а выгнанная на смерть рабочая лошадь, знать не знающая
о великом сумасшествии, неведающая, непричастная, слепо доверчивая, живая
военная бессмыслица, нет, не привычно. К тому же я очень устал, а потому не
выдержал, отравился опасной жалостью.
Отравленная мысль, как всегда, метнулась к спасительному: "Вот кончится
война!.." И споткнулась... "Да, кончится. Может, ты и выживешь... Ты,
привыкший к трупам - старые пни в лесу! Выживет, может, и тот, кто выгнал
лошадь... Выживете, но как будете жить? Разучились жалеть, страдать,
равнодушны до древесности! Как жить вам потом - порченым среди порченых?
Неужели ты думаешь, такая страшная война выветрится из тебя, из других?
Выветрится без следа?.. Да оглянись кругом, разве такое не может навсегда
войти в душу. Может! Войдет!"
В тусклом отсвете потустороннего пожара горбатилась рабочая коняга -
среди окоченелости комок стынущей плоти, лишняя вещь на земле. И я себя в ту
минуту тоже почувствовал лишним - кому буду нужен такой, отупевший от войны!
Будущее казалось столь холодным, столь неуютным, что даже надежда "А вдруг
да выживу!" - никак не радовала, а пугала. Я едва ли не завидовал тем, кто
уже лежит в снегу, накрывшись прокаленной морозом каской.
Но мерзли ноги в сапогах и в рукава шинели пробирался колючий ветер - я
жил и надо было исполнять солдатские обязанности, искать штаб своего полка.
Я двинулся дальше средь воронок и трупов - к людям! Оставив в одиночестве
лошадь - не нужна миру, мне тоже...
Через сотню метров я наткнулся па землянку.
Густой воздух, жирно пахнущий парафином от горящих немецких плошек и
тем прекрасным, оглушающим с мороза, едким до слез запахом солдатских
портянок, овчины, пота, мокрых валенок, который - хошь, не хошь, - а с такой
покоряющей силой доказывает неистребимость жизни, что заставляет забывать о