"Владимир Тендряков. Охота" - читать интересную книгу автора

революционен - свой в доску! А в общем: "Я хочу, чтоб к штыку приравняли
перо!" Это желание у ринувшихся в литературу рабкоров появилось намного
раньше, чем Маяковский вслух его высказал.
Юлия Искина озадачила небольшая повесть. Ее написал не какой-нибудь
недобитый белогвардеец, а свой парень, недавно скинувший красноармейскую
шинель. Повесть о гражданской войне, но - странно! - не о победе, а... о
разгроме. Она так и называлась - "Разгром". А ведь гражданская-то война
кончилась нашей победой, уж никак не разгромом... Наша повесть или чужая,
рабоче-крестьянская или буржуазная?..
От повести веяло тем величавым великодушием, которое свойственно только
сильным, только уверенным в себе: мы не всегда бывали удачливы, не всегда
сильны, умны и справедливы - тоже не всегда.
Юлий Искин впервые в жизни написал нерабкоровскую статью.
Они скоро встретились. Автор "Разгрома" был высок, статен, плечист,
трогательно ушаст, улыбка на щекастом лице была подкупающе простодушна, а в
веселом подрагивании зрачков ощущалось нечто большее, чем простодушие,
сердечность.
Я никогда не интересовался - любили ли Фадеева женщины? Наверное. Я
постоянно слышал о том, как в него влюблялись мужчины.
Сам я Фадеева видел только со стороны.
О нем до сих пор ходят изустные легенды. Одна упрямо повторяется чаще
других - легенда о том, как Александр Фадеев разом победил своих
литературных врагов.
Называют при этом Авербаха... Позднее Твардовский в беседе с Хрущевым
скажет свою знаменитую фразу: "В Союзе писателей есть птицы поющие и есть
птицы клюющие". Авербах, похоже, ничего не спел, что запомнилось бы по сей
день, исклевал же, как говорят, многих. Он и Фадеев не выносили друг друга,
не здоровались при встречах. И это знали все.
Горький в очередной раз давал обед. Присутствовал Сталин с "верными
соратниками". Собрался весь цвет нашей литературы - лучшие из певчих,
виднейшие из литстервятников.
После соответствующих возлияний, в минуту, когда отмякают сердца,
кто-то, едва ли не сам радушный хозяин Алексей Максимович, прочувствованно
изрек: "Как плохо, что среди братьев писателей существуют свары и склоки,
как хорошо, если бы их не было". Этот проникновенный призыв к миру был
почтен всеми минутой сочувственного молчания, скорбные взгляды устремились в
сторону Авербаха и Фадеева. Неожиданно поднялся Сталин - с бокалом в руке
или без оного, - подозвал к себе обоих.
- Нэ ха-ра-шо, - сказал он отечески. - Оч-чэнь нэ харашо. Плахой мир
лучше доброй ссоры. Пратяните руки, памиритесь! Прашу!
Просил сам Сталин, не шуточка.
И Фадеев, доброжелательный, открытый, отнюдь не злопамятный, шагнул к
Авербаху, протянул руку. Авербах с минуту глядел исподлобья, потом медленно
убрал руки за спину. Рука Фадеева висела в воздухе, а за широким застольем
обмирали гости - великий вождь и учитель попадал в неловкое положение вместе
с Фадеевым.
Но Сталин не был бы Сталиным, если б вовремя не предал того, кто
потерпел поражение. Он сощурил желтые глаза:
- То-варищ Фадэев! У вас сав-всэм нэт характера. Вы безвольный челавэк,
то-варищ Фадэев. У Авэрбаха есть характэр. Он можэт пастаять за сэбя, вы -