"Владимир Тендряков. Пара гнедых" - читать интересную книгу автора

греши? Вроде так сказано в святом писании. - И отец повел прищуренным глазом
на мужиков. Те посапывали со вниманием. - Выходит, равенства держись и
царя-кесаря признавай над собой. Неувязочка. Бог-то у Овина вроде меньшевика
или левого эсера - одни пузыри о равенстве пускает. Соглашатель.
Бог Санко Овина - это мужицкий бог, тем не менее кто-то из мужиков
охотно хохотнул, кто-то прокряхтел, кто-то без убеждения, слабодушно
поддакнул:
- Оно, пожалуй...
А отец, запустив руки в карманы, развернув грудь, поглядывал на всех с
победной ухмылочкой.
- Именем бога тыщи лет словеса плели, а мы действуем... Вон!.. - Отец
кивнул подбородком в сторону дороги. - Поглядите, как выступает. Хорош? Слов
нет. А вон этого хорошего без лишних слов с плохим Ваней Акулем поравняли.
Не речи о равенстве толкаем, а делом занимаемся.
Все поглядели туда, куда показывал мой отец. По улице двигался высокий
воз, две гнедых, небрежно попирая пыль хрупкими ногами, тянули его. Рядом
прямо вышагивал человек, рукава полотняной, не по-деревенски белой рубахи
засучены, высокие сапоги начищены, шляпа на затылке, - Антон Ильич Коробов.
Он был не бедней Пыхтунова - кулак! Никакого сомнения! Он имел две
лошади. Таких коней не было ни в нашем селе, ни в соседних селах, да были ли
лучше на всем свете? Лучших и представить нельзя.
Они лоснились так, что казались выкупанными. По спинам и крупам, на
выпуклостях, они отливали глубинно тусклым золотом. У них, гладких, - тощие
морды с пугливыми ноздрями и крупными, влажными, горячими глазами. У них
широкие, бронзово литые крупы, а под ними сухие, до невольного страха тонкие
ноги, кажется, вот-вот под тяжестью крупов хрустнут у бабок. На передних
ногах одной - белые носки, и даже копыта у нее розовые...
Я тайно и безумно любил этих коней - каждую их лощеную шерстинку,
каждое их богоподобное движение, позвякиванье их сбруи, призрачный стук их
невесомых копыт на рыси. Я никогда не мог досыта на них наглядеться...
Я временами любил - ничего не мог с собой поделать! - их хозяина Антона
Коробова, когда тот ласкал своих коней, говорил с ними с шутливой
небрежностью, за какой взрослые обычно прячут свою нежность к детям. Его
смуглое лицо в эти моменты было таким, что хотелось подвернуться под его
руку, чтоб осчастливил - погладил по голове.
Я любил его и тогда, когда перед закатом, сквозь золотую пыль лучей
низкого солнца он проезжал по селу на своей паре. Всегда это случалось
внезапно. Они возникали посреди улицы - громадные, переливисто лоснящиеся,
победно сильные, столь одинаково выгнувшие шеи, столь согласованно
попирающие землю ногами, что казалось - бежит не пара зверей, а
одно-единственное до ужаса великолепное существо. А позади него, выкинув
вперед руки, величаво откачнувшись назад, - он, повелитель, он, бог! Как бы
я хотел походить на него! Бога нельзя не любить!
Его любили дети и собаки, да и прочие животные тоже. Рассказывают:
однажды он подошел к рассвирепевшему быку, только что разбившему телегу,
ранившему лошадь. Подошел, почесал его, как собаку, за ухом, взял его за
кольцо в носу и отвел в стойло.
Его не любили взрослые. Не только мой отец, но и мужики, богатые и
бедные без разбора: "Тонька Коробов - хват. С ним на палочке не тянись руки
до плеч выдернет, и все с улыбочкой - простачок".