"Владимир Тендряков. Донна Анна" - читать интересную книгу автора

Мне пришло время произнести свое заклинание: "Акация"! "Акация"!.. Но
вместо этого я с вызовом продекламировал:

В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета - ночь мутна.
Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! - Тишина.

И грохнул откинутый стул, и огонек коптилки захлебнулся, впустил на
секунду ночь в теплушку. Часовой у денежного ящика вытянулся, замер по
стойке "смирно", а младший лейтенант, вскочив за столом, глядел на меня
провально томными глазами.
- Вы!.. Вы!.. Вы любите Блока?.. - задохнувшись.
Я любил, что знал, а знал что-то из Блока, что-то из Есенина, из
Маяковского, любил Григория Мелехова и деда Щукаря, д'Артаньяна с друзьями и
несравненного Шерлока Холмса. Младший же лейтенант кой-кого испепеляюще
ненавидел, например Есенина:
- Мещанин! Люмпен! Кабацкая душа! Быть нытиком во время революции!
Но он также любил и Блока, и Дюма, и Конан Дойля. А особенно любил
кино - не комедии, а революционные и военные фильмы. Он бредил сценой
расстрела моряков из "Мы из Кронштадта". Подавшись на меня всем телом, он с
дрожью говорил:
- Вот бы так умереть - чтоб в глаза врагу, чтоб смеяться над ним!..
Лицо узкое, с мелкими чертами и тонкие губы в капризном изломе.
К кино я относился сдержанно, к военным картинам тем более. Войны
хватало с избытком и без кинокартин. И умирать я не хотел, пусть красиво,
пусть геройски глядя в глаза врагу. Впрочем, я стыдился признаться в этом
даже самому себе.
"Дева Света! Где ты, донна Анна?.." Солдаты говорили о бабах. О бабах и
о жратве - извечные, неиссякаемые темы. О жратве, пожалуй, говорили чаще,
так как наши военные пайки были скудны, а старшины и повара без зазрения
совести еще рвали от них, мы всегда были голодны, тут, право, не до баб.

Дева Света! Где ты, донна Анна?
Анна! Анна! - Тишина.

Мы наткнулись друг на друга, и он чуть ли не каждый день стал
появляться перед нашим вагоном, вызывал меня, чтоб переброситься парой слов.
Он разыскивал меня, когда я дежурил по ночам у телефона, просиживал часами,
если все вокруг спали, рассказывал мне о своей маме:
- Более святого человека, поверь, на земле нет...
И зрачки его дышали, и губы его мученически изгибались, и я вместе с
ним, страдая, любил его удивительную маму... А потом долго изнемогал от
воспоминаний - о доме, о своей матери, об отце, который раньше меня ушел на
фронт. Вот уже скоро год, как от отца пришло последнее письмо: "Подо мной
убило лошадь. Жаль ее, свыкся... Видел воздушный бой..." Мой отец прошел
через две большие войны - первую мировую и гражданскую, - но воздушный бой
видел впервые в жизни.
Я не знал - благодарить ли мне Галчевского за эти воспоминания или
проклинать его.