"Владимир Тендряков. Чудотворная" - читать интересную книгу автора

- Я-то тут при чем, дед Степан?
- У тебя, милок, душа что стеклышко. Тебе от бога сила дана. Да что,
право, ты моим подарочком гнушаешься? Возьми, не обижай, ради Христа... Ты,
парень, помоги мне, век буду благодарен.
- Да при чем я-то?
- Не серчай, не серчай... Помолись ты перед чудотворной, попроси за
меня перед ней, пускай Николай-угодник на ум наставит раба божьего Павла,
это сына-то моего. Пусть бы домой вернулся. Моя молитва не доходит:
многогрешен. А от твоего слова святые угодники не отвернутся, твое-то слово
до самого бога донесут, ты на примете у господа-то... Чай, слыхал про
отрока-то Пантелеймона. Праведный человек был... Да конфетки-то, сокол, сунь
в карман, коли сейчас к ним душа не лежит...
Солнце светит в зеленой луже посреди дороги. К дому бригадира Федора
подъехал трактор, напустил голубого чаду, распугал ленивых гусей, заполнил
улицу судорожным треском мотора. Кругом привычное село, привычная жизнь. И
никогда еще не было, чтоб в этом привычном мире случались такие непонятные
вещи: расстроенное, жалостливо моргающее красными веками лицо деда Казачка,
его разговор, словно Родька ему ровня в годах, его непонятная, заискивающая
просьба, этот кулек... Да что случилось на свете? Не сошел ли с ума старый
Казачок? Может, он, Родька, свихнулся?..
Родька оттолкнул руку старика, бросился бежать.
Не добегая до дому, он оглянулся: дед Казачок стоял посреди улицы -
картуз с тяжелым козырьком натянут на глаза, редкая бородка вскинута вверх,
во всей тощей фигурке со сползшими штанами растерянность и огорчение.
Родьке, непонятно почему, стало жаль старика.


9

У Родькиного дома, на втоптанном в землю крылечке, сидели двое:
маленькая, с острым, чем-то смахивающим на болотную птицу, лицом старушка и
безногий мужик Киндя - мать и сын, известные и в Гумнищах, и в Гущине, и в
районном центре Загарье.
Этот Киндя - Акиндин Поярков - до войны был самым неприметным парнем из
деревни Троица. Работал бондарем при сельпо, незамысловато играл на
трехрядке, орал "под кулак" песни, вламывался на пляски "бурлом". В войну
под Орлом ему перебило обе ноги. Не один Киндя из Троицы вернулся с фронта
калекой, но, кроме него, никто не бахвалился своей инвалидностью.
Часто, напившись пьяным, Киндя, сидя на култышках посреди загарьевского
базара, рвал на груди рубаху, тряс кулаками, кричал:
- Для меня ныне законов нету! Могу украсть, могу ограбить - не засадят.
Я человек неполноценный! Раздолье мне! Эй, вы! Кого убить? Кому пустить
кровушку?
И, опираясь сильными руками на утюжки, перекидывая обрубленное тело,
бегал за народом, пугал женщин.
Его много раз, связанного, увозили в милицию, но дело до суда не
доходило: жалели калеку. Киндя больше всех на свете боялся одного человека -
свою мать, ветхую старушку. Были, говорят, случаи, когда та останавливала
его буйство одним выкриком:
- Отрекусь, нечистый!