"Родольф Тёпфер. Библиотека моего дяди" - читать интересную книгу автора

Бюффона. Примечательно, что и Л. Н. Толстой высоко ставил прозу Бюффона:
"Читал прекрасные статьи Бюффона о домашних животных. Его чрезвычайная
подробность и полнота в изложении - нисколько не тяжелы" (Дневник молодости
Л. Н. Толстого, т. I, 1847 - 1852. М., 1917, с 114).

Чтобы провести как следует, эту операцию, я подошел поближе к свету. Мы
заканчивали вырисовывать последнюю букву, как вдруг меня кто-то тихо позвал:
"Друг мой!"
Я тотчас же выглянул на улицу. Никого не было.
"Я тут! - произнес тот же голос.
- Где? - спросил я.
- В тюрьме".
Я понял, что это окликнул меня из тюремного окна тот самый злодей, чья
страшная улыбка так потрясла меня. Я отскочил в глубь комнаты.
"Не бойся! - продолжал тот же голос, - с тобой говорит честный
человек...
- Негодяй! - закричал я ему, - если вы еще будете говорить со мной, я
позову часового!"
На мгновение узник умолк.
"Несколько дней назад, проходя по улице, - снова начал он, - я увидел
ваше лицо и подумал, что у вас должно быть сердце, способное пожалеть
несчастную жертву людской несправедливости.
- Замолчите! - опять крикнул я, - вы злодей, вы убили старика, убили
ребенка!...
- Я вижу, что и вы ослеплены, как другие. Однако вы слишком молоды,
чтобы так верить во зло".
Он замолчал, услышав на улице чьи-то шаги: прошел господин в черной
одежде. Потом я узнал, что его был служащий погребальной конторы.
Когда тот удалился, узник сказал:
"Вот прошел почтенный тюремный священник. Благодарение богу, он знает,
что сердце мое чисто и душа не запятнана!"
Он опять замолчал. На этот раз прошел жандарм. Я колебался, позвать ли
его, чтобы передать ему слова узника. Но слова эти уже возымели свое
действие на мою легковерную душу, и я не поддался первому порыву. К тому же
мне казалось, что это было бы предательством по отношению к человеку,
который доверился чистосердечию, написанному на моем лице. Это значило бы не
заслужить похвалы, польстившей моему самолюбию. Я уже говорил, что росток
тщеславия питается чем угодно; нет такой подлой руки, которая не сумела бы
приятно пощекотать его.
После этого разговора, привлекшего меня к окну, узник уже больше не
нарушал молчания, и я вернулся к моему жуку.

Я уверен, что побледнел, как смерть. Произошло невероятное,
непоправимое бедствие! Прежде всего я схватил его виновника и выбросил в
окно. Потом я с ужасом начал обдумывать свое отчаянное положение.
На странице четвертой главы "De bello gallico" *протянулась прямо до
левого поля длинная черная полоса; здесь насекомое убедилось, что по крутому
обрезу книги трудно спуститься, и повернуло назад, к правому полю; затем,
поднявшись по направлению к северу, оно решило переползти на горлышко
чернильницы, откуда на свою и мою беду скользнуло по гладкому и покатому