"Родольф Тёпфер. Библиотека моего дяди" - читать интересную книгу автора

посмотрел, так как мое поведение уже намекало на его нос.
Сначала я не понял, что г-н Ратен пытался проникнуть в мой замысел
высморкаться почти одновременно с ним, и поэтому, вообразив, что он заметил
кляксы, я опустил глаза, растерявшись больше от его испытующего молчания,
чем от вопросов, которые он мог бы задать, и на которые у меня были готовы
ответы.
Наконец он сказал торжественным тоном:
"Сударь, я читаю на вашем лице...
- Нет, сударь...
- Я читаю, говорю вам...
- Нет, сударь, это кот..." - перебил я его.
Тут г-н Ратен изменился в лице, настолько мой дерзкий ответ показался
ему перешедшим все границы дозволенного; он уже собрался дать мне суровую
отповедь, как вдруг его взгляд упал на чудовищные кляксы. Он подскочил, с
ним вместе подскочил и я.
Наступила минута отвратить бурю. "Сударь... в то время, когда я
вышел... кот... чтобы купить перо... кот... потому что я потерял ключ...
вчера в бане... кот..."
По мере того как я говорил, взгляд г-на Ратена становился все более
страшным, так что я в конце концов не выдержал и без всякого перехода
сознался в своем преступлении. "Я солгал... господин Ратен... в этом
несчастье виноват я".
Наступило глубокое молчание.
"Не удивляйтесь, сударь, - сказал наконец г-н Ратен торжественным
тоном, - что чрезмерная степень моего негодования помешала мне выразить его
сразу. Более того: у меня нет слов, чтобы назвать"... Тут муха... и на меня
напал неудержимый смех.
Снова наступило глубокое молчание.
Наконец г-н Ратен встал.
"Вы не выйдете, сударь, из вашей комнаты в продолжение двух дней и
поразмыслите о своем поведении; я же со своей стороны тоже подумаю, как мне
поступить при столь серьезных обстоятельствах..."
Вслед за этим г-н Ратен вышел, запер дверь и унес с собой ключ.
Искреннее признание в своей вине принесло мне облегчение; уход г-на
Ратена избавил меня от чувства стыда, так что первые минуты моего плена
очень походили на счастливое освобождение, и если бы не обязанность
размышлять в продолжение двух дней о моих проступках, я бы воспрянул духом,
как это обычно бывает после крутых поворотов судьбы.
Итак я начал размышлять, но ни одна мысль не приходила мне в голову.
Как ни пытался я глубже осознать свою вину, я не находил в ней ничего
страшного, кроме лжи, которую я, впрочем, искупил признанием, приятным мне
тем, что оно вырвалось непроизвольно. Все же для порядка, я старался
раскаяться, но, видя, как это трудно дается, я начал опасаться, не стало ли
мое сердце поистине дурным, - безнравственным, как говорил г-н Ратен; и с
сокрушением душевным я вознамерился с этого же дня бороться с беспричинным
смехом.

В это время по улице прошел пирожник. Он всегда появлялся в этот час.
Мне естественно пришла мысль полакомиться пирожками; но совесть не позволяла
мне поддаться плотскому соблазну, когда мне велено было размышлять о душе.