"Родольф Тёпфер. Библиотека моего дяди" - читать интересную книгу автора

потому, что она была мне понятна, но скорее именно потому, что показалась
неясной и загадочной. Чтобы хорошо вести себя и не упасть в пропасть, я
старался погасить свой невинный пыл, но в то же время беспрестанно
возвращался в мыслях к зловещим словам г-на Ратена, дабы постигнуть их смысл
и сделать для себя кое-какие открытия. Такова была моя первая любовь. Она не
имела никаких последствий, существуя лишь в моем воображении, но способ,
каким я ее подавил, следуя наставлению г-на Ратена, наложил известный
отпечаток и на другие мои увлечения, о чем можно будет узнать из моего
дальнейшего рассказа.

Тюрьма, о которой я упоминал, выходила на мою сторону лишь одним своим
окном. Вообще-то тюрьмы не слишком богаты окнами.
Это окно было прорублено в стене, имевшей весьма мрачный и унылый вид.
Железная решетка не позволяла узнику высунуть голову наружу, а щиток,
закрывавший от него улицу, пропускал очень мало дневного света в его
укрытие. Я теперь вспоминаю, что при одном взгляде на это окно меня
охватывали ужас и гнев. Я находил постыдным, чтобы в обществе, которое
состояло, по моим понятиям, из одних только порядочных людей, кто-то мог
позволить себе быть убийцей или вором. Правосудие, охраняющее безупречных
людей от этих чудовищ, рисовалось мне в образе строгой святой матроны, чьи
приговоры не могли быть слишком суровыми. Впоследствии я изменил свое мнение
на этот счет. Правосудие уже не казалось мне столь непогрешимым, безупречные
люди упали в моих глазах, а в чудовищах я слишком часто находил жертв
нищеты, дурного примера, несправедливости... Итак сострадание к ним умерило
мой гнев.
Детский ум судит безоговорочно, потому что он ограничен. Ему доступна
лишь внешняя сторона вопроса, и поэтому все они кажутся ему очень простыми;
решение их представляется прямолинейному и неопытному детскому сознанию
столь же легким, как и бесспорным. Вот почему суждения самых кротких детей
бывают порою беспощадными, и самые сердобольные произносят жестокие слова.
Со мной это происходило нередко, тем более, что я не принадлежал к числу
подобных детей. Когда я видел, как в тюрьму вели арестованного, я проникался
к нему отвращением. Все мои симпатии были отданы жандармам. Это не было
проявлением жестокости или душевной низости: во мне говорило мое понимание
справедливости. Будь я менее непорочен, я бы возненавидел жандармов и
пожалел бы их пленников.
Как-то раз один человек, которого я увидел на улице в сопровождении
жандармов, возбудил во мне крайнее негодование. Он был соучастником
вопиющего преступления. Вдвоем с товарищем он убил старика, чтобы завладеть
его деньгами; заметив, что их преступление видит ребенок, они совершили еще
одно убийство, пожелав избавиться от невинного свидетеля. Товарища этого
человека приговорили к смертной казни, а его самого - то ли благодаря
ловкому защитнику, то ли в силу какого-то смягчающего обстоятельства, - лишь
к пожизненному заключению. Когда его вели к воротам тюрьмы, он, проходя под
моим окном, С любопытством разглядывал соседние дома. Глаза его встретились
с моими, и он улыбнулся мне, словно знакомому!!!
Эта улыбка произвела на меня глубокое и тяжкое впечатление. Неотвязная
мысль о ней целый день преследовала меня. Я решил поговорить об этом с моим
учителем, но он, воспользовавшись случаем, сделал мне выговор за то, что я
трачу столько времени, глазея на улицу.