"Родольф Тёпфер. Трианская долина" - читать интересную книгу автора

назад! Тропы не видать, ничего не видать. Ветер деревья выворачивал, а тут
еще гром со всех концов света. Каждый держал своего мула, я - своего, вот и
растерял их всех. Хорошо еще, что я добрался до пещеры, это тут недалеко, и
там укрыл барышню. Но ведь и там ей не больно-то хорошо, а без мула мне ее
не вывезти".
При последних его словах, которые заставили-таки себя ждать, моя
тревога сменилась живейшей радостью. Эмилия не только была в безопасности,
но и мой приход оказывался как нельзя более кстати.
"Добрый человек, - сказал я, - идите обыскивать округу, пока не найдете
их всех, а я подожду вас в пещере. Как туда пройти?"
Он указал на какую-то темную скалу.
"Прямо под ней, - сказал он. - Тропа вас сама приведет".
И он отправился дальше.
А я пошел к скале. Но представляешь ли ты себе мое положение, читатель?
Если уже само путешествие, разлучающее молодую девушку с ее подругами и
сближающее ее с вами или хотя бы доставляющее вам случай поговорить с нею,
если уже одно это делает ее в ваших глазах вдвое прекраснее, вдвое
обворожительнее, что же сказать, когда вы предстаете перед ней в качестве
спасителя и находите ее одну в пещере; она дрожит, но уже ободрена тем, что
вы примчались к ней на помощь, и встречает вас благодарной улыбкой? Право,
можно опасаться, как бы, взволнованный этой улыбкой, и осмелев от столь
выгодных для вас обстоятельств, вы не высказали ваших чувств слишком
открыто, рискуя оказаться навязчивым. Вот что я твердил про себя, пока
подымался к скале.
Но как бы ни старался молодой человек держаться в границах почтительной
учтивости, неожиданное появление его в пещере неизбежно вызовет у укрывшейся
там девушки целомудренное смущение и тревогу, которую она уже ощущает от
сознания своего одиночества. При виде меня Эмилия залилась румянцем и,
поспешно покинув укромный уголок, где она сидела, подбежала к выходу, как бы
ища защиты у неба и дневного света. Это движение, хоть и вполне
естественное, не могло быть мне приятно; ибо даже мимолетное опасение
оскорбляет нежное и чистое чувство. Зато мое неудовольствие помогло мне
придать моему приходу тот прозаический смысл, какого требовали приличия. Я
сообщил Эмилии, каким обстоятельствам обязан счастьем придти к ней на
помощь. Я рассказал ей, что именно предпринято, чтобы поскорее вернуть ее
родителям, которых мой друг наверняка уже успокоил на ее счет; затем,
ободренный радостью, какую вызвали у нее эти добрые вести, я постарался,
чтобы краткие мгновения наедине с нею, на которые я не смел надеяться, не
были отравлены для нее смущением и страхом. Эмилия улыбнулась, на глазах ее
выступили слезы умиления, и если она не вполне еще оправилась от смущения,
то теперь причиной его была только сдержанность, запрещавшая ей слишком
пылко выразить мне свою признательность.
Снег к этому времени прекратился; ветер, этот полновластный хозяин
перевалов и вершин, поднял ввысь нависавшие над нами тучи. Поверхность плато
озарялась тусклым белесым светом; из глубины ущелий, где царил сырой
полумрак, подымались седые клочья тумана. Мы сели рядом у выхода из пещеры
и, созерцая это зрелище, беседовали о событиях дня, о ярости грозы, о
великолепных контрастах, представших нашим взорам за последние несколько
часов. Когда оказалось, что множество впечатлений было воспринято нами
одинаково, хоть мы и не были вместе, разговор наш принял более свободный и