"Тициано Терцани. Еще один круг на карусели " - читать интересную книгу автора

все настолько разительно не совпадало с моим собственным ритмом, что иногда
я смеялся, будто смотрел старый фильм Чарли Чаплина.
Даже размеренное движение солнца, которое четко вставало и садилось в
противоположных точках за моим аквариумом, перестало определять мои
биоритмы. Часто я засыпал среди бела дня, но бодрствовал ночью, когда от воя
полицейских сирен, пожарных машин и карет скорой помощи некуда было деться и
темнота от этого еще более угнетала.
Месяцами это окно скрашивало мое одиночество: отсюда сверху я то
наблюдал за марафонским забегом, то смотрел, как снег засыпает город, как
гоняются друг за другом белки под голыми деревьями - потом, весной, их уже
не было видно среди зелени. Отсюда я следил за житейскими перипетиями
симпатичных кудлатых бродяг. Устроившись на скамейках в окружении своих
узлов и пакетов, они радовались солнцу куда больше, чем все эти деловые
люди, которые спешили, ничего не замечая вокруг. Я пытался предугадать, что
ждет девушку из пригородного автобуса с огромной дорожной сумкой через
плечо, у которой наверняка было немного одежек, но множество надежд и планов
на будущее. Отсюда, из этого окна, я наблюдал за прелюбопытными отношениями
между собаками и их хозяевами (и за взаимоотношениями, не менее занятными, -
между владельцами собак). Просто удивительно, сколько всего можно узнать,
сидя у окна, и сколько можно насочинять о жизни других людей, отталкиваясь
от любой подмеченной мелочи, любого жеста.
Даже такое непритязательное, обезличенное место может стать человеку
своего рода "домашним очагом". Сколько раз, возвращаясь с прогулки,
чувствуя, как капли холодного пота стекают по спине, я считал шаги,
предвкушая, с какой радостью я открою дверь квартиры 5/С и почувствую
въевшийся запах наемного жилья, который я напрасно пытался перебить
сандаловыми курительными палочками.
Вселившись сюда, я задрапировал цветастыми индонезийскими батиками все
зеркала, которые понавесил кто-то из бывших обитателей, чтобы комната
выглядела просторнее. Незавешенным я оставил лишь одно - над умывальником, и
каждый раз, заходя в ванную, я видел в нем какого-то лысого типа с
одутловатым желтым лицом без малейших признаков растительности; он смотрел
на меня и корчил гримасы, будто мы с ним знакомы. На самом деле я прежде его
не встречал, тем не менее, он всегда был там, в зеркале - стоило только
открыть дверь. Иногда он даже ухмылялся мне и казался еще противнее. Но это
его не смущало, и он продолжал по-своему общаться со мной. Говорил, что мы
знакомы почти шестьдесят лет. Говорил, что он - это и есть я. Мало-помалу
пришлось привыкать к нему, этому моему новому "я" - грузному,
мертвенно-бледному, без единого волоска.
Для китайцев красиво стареть - искусство, отточенное веками. Прожив
среди них не один год, я тешил себя надеждой, что тоже этому подучился и
воспользуюсь им, когда придет черед. Мне нравилось думать, что я стану
седовласым старцем, возможно, с красивыми густыми бровями, как у
премьер-министра при Мао, утонченного эстета Чжоу Эньлая, который их
наверняка холил. Я же не предвидел, что придется прибегнуть к химиотерапии.
Но и химиотерапия тоже не на того напала! Чтобы не вычесывать каждый день
клочья выпадающих волос, я перед курсом "химии" попросил знакомого
парикмахера Анджело обрить меня наголо, якобы для смены имиджа - а шевелюра
моя была почти до плеч.
- Я уже закрываю, приходите завтра, но за ночь обдумайте все