"Тициано Терцани. Еще один круг на карусели " - читать интересную книгу автора

зеленое и красное. Видел ее отдельно от себя, чужую, вне брюшной полости,
где она, печень, находилась шестьдесят лет подряд, принимая на себя все
удары, о которых, предаваясь излишествам, думаешь, что все обойдется. Но
меня самого, "меня-целого", даже "меня-агрегата-всех-этих-кусков" - этого
меня уже не было. Моего мнения теперь даже никто не спрашивал.
Во время очередного осмотра одна из врачей обнаружила у меня третью
разновидность рака. Проницательности этой рыжеволосой женщины я обязан
продлением жизни. Я не смог ни поблагодарить ее, ни придумать ей прозвище,
потому что мы так никогда и не увиделись (хоть я и не раз пытался угадать ее
среди посетителей больничного кафе). Ей достаточно было взглянуть на один из
мониторов, присмотреться повнимательнее к изменившемуся за короткий срок
пятнышку, чтоб сделать вывод. Ей не понадобилось прикасаться ко мне,
говорить со мной, спрашивать о самочувствии.
Даже если бы мы с ней встретились, она могла сказать, как и многие
нынешние врачи, что ощущения пациента не имеют практической ценности и что
компьютерные изображения, цифры, схемы заслуживают большего доверия. Для
современной медицины объективность этих данных - единственная реальность,
там нет места для субъективности больного. Мой случай это подтвердил. То,
что увидела эта женщина, меня не беспокоило, не вызывало никаких симптомов,
и когда бы они появились, могло быть слишком поздно. Машина узнала о моем
состоянии намного раньше, чем я.
Без сомнения, что-то было положительное в этой отстраненности от
пациента и его ощущений, но то, что я для врачей был набором деталей, а не
единым целым, вызывало недовольство. Я спрашивал себя-а что, если наука,
которой я доверился, так же слепа, как те пятеро слепцов из древней
индийской притчи, которых попросили описать слона. Первый подходит к
животному и трогает его ноги: "Слон, - говорит он, - как храм, а это - его
колонны". Второй ощупывает хобот и говорит, что слон похож на змею. Третий
слепой прикасается к брюху и утверждает, что слон похож на гору. Четвертый
трогает слоновье ухо и говорит, что слон напоминает опахало. Последний
слепой хватается за хвост и заявляет: "Слон - это вроде веревки!"
Любое из этих определений в чем-то правдиво, но настоящего слона в них
нет. А мои опытные и умелые врачи не похожи ли на тех слепцов? Конечно, да!
И все потому, что они ученые, потому что у науки есть свои границы и научное
описание слона, сделанное физиком, химиком, биологом и даже зоологом, по
существу так же смехотворно и неполно, как и мнение этих слепцов.
В этом проблема науки: она точна, скрупулезна, свободна, и даже готова
пересмотреть свои позиции, заменив одну теорию другой, старую истину новой,
но она остается неизбежно ограниченной в своем понимании действительности.
Рассматривать действительность через линзу науки означает поступать так
же, как легендарный Молла Насреддин. Как-то, вернувшись домой после
дружеской пирушки, он обронил ключ и принялся искать его под единственным на
улице фонарем. "Почему ты ищешь там?" - спрашивает его прохожий. "А здесь
видно", - ответил хмельной Насреддин.
Точно так же ведут себя и ученые. Мир, который они описывают при помощи
своих инструментов, - это не мир, это лишь его частное проявление,
несуществующая абстракция. Как не существует чисел; для науки они
необходимы, но в природе чисел нет.
Мир, в котором человек встает по утрам, состоит из гор, из волн,
которые, пенясь, бьются о рифы, из лугов, где зеленеет трава, из птиц с их