"Василий Тихов. О том, как дедушка Карпа колдуном был ("Страшные сказки")" - читать интересную книгу автора

какой от неё в избе - нигде такого нет.
Ну, затаились мы, как мышки, ждём. Сережка посапывает - умаялся за
день, а я руку себе чуть не до крови исщипал, чтобы не уснуть. И вдруг
входят три дяденьки в избу, а там как раз никого не было. Входят,
озираются, один на божницу глянул, дак его аж зашатало. Подскочили они к
Николаю Бенедиктовичу, ногами стучат, что твоя кобыла. Я пригляделся, а
ноги-то у них коневьи. Вот страсть-то! Двое покойника под руки
подхватили, третий на его место ладится лечь. А лицом-то он - ну вылитый
Николай Бенедиктович. Тут я как заору:
- Спасите! Спасите! Воры!
Мужиков как и не было вовсе. С печи-то я спрыгнул, чтобы Серёжку не
разоблачили. Бабка его и говорит:
- Что ж ты, детонька, кричишь? Грех ведь при покойнике.
А я ей:
- Деда Коляна чуть трое на копытах не увели, а один на его место
ладился.
Бабка запричитала, закрестилась:
- Господи! Господи! С нами крестная сила! Что ж это такое тебе,
детонька, привиделось! Это ж дьяволья самые и есть.
Прибежали мужики, выслушали.
- Надо, - говорят, - пятки ему прижечь. Ежели покойник, дак ему
всё равно. А ежели кто подменённый, тут ему и испытание будет.
Раздули угольки с загнётка, на щипцах к пяткам приложили. Господи!
Завоняло как! Меня завыворачивало, едва успел на крыльцо убежать. За мной
и мужики вышли.
- Ну, - говорят, - терпеливый покойничек. Знать, не подменённый.
Деда Коляна-то в деревне шибко боялись, вот и радовались, что
обошлось всё.
А я крадом обратно в избу - и на печь. Серёжка там уж со страху
икает, худо ему. Но до Григория дождаться решили. Тут уж стемнело.
Слышим: на крыльцо кто-то поднимается. Как раз Гриша. Он добрый был, всё
с ребятишками возился, забавы разные придумывал. Богомольный опять же.
Бабы его шибко уважали, а мы и вовсе не боялись. Зашёл Гриша с книгой
толстенной. Она вся в коже, застёжки железные, картинка какая-то
нарисована. Посмотрел Гриша на Николая Бенедиктовича внимательно так,
свечечку достал, огонёк затеплил. А дальше нам уж совсем странно
показалось. Гриша лучиной в пече поковырял угольки, раздул, а потом
затоптал. И вот этим огарышем вкруг себя обчертился. Книгу раскрыл и
зашептал что-то - не то молитвенное, не то ещё какое-нибудь. Мы, как ни
вслушивались, только отдельные словечки и разобрали: "Я в кругу...
бабки-большегрудки... черти по-за кругом..." Больше ничего и не слыхать,
но страшно стало. Свечечка венчальная горит, огонёчек у неё
подрагивает - сквознячком потянуло где-то. А на стене две тени. Одна
большая - Гришина - в рост. Другая - только бородёнка торчит и нос
остренький - деда Коляна.
Пламя свечное колышется - вот тени по стенам и шастают. И кажется
нам с Серёжкой, что вот-вот восстанет Николай Бенедиктович, длани свои
прострёт на печь, ухватит пальцами ледяными за горло так, что и не
крикнешь. А Гриша что-то бормочет, читает, как в церкве. И, странное
дело, круг, который обвёл, только и светится. А за ним темно.