"Антти Тимонен, Константин Еремеев. Озеро шумит (Рассказы карело-финских писателей) " - читать интересную книгу автора

Так и надо. Ты не овца, себя стричь не давай. Друг друга мы не знаем, да и
Дуарие ведь я совсем почти не знал. Только сердце мое чует, что с тобой нам
будет жить лучше, веселее.
На том и поладили. В избу к нам вошли мы в мире и согласии. Невестка
образ сняла, на печь матери подала. Мы встали на подпольницу, благословение
приняли, опять сели в сани и поехали венчаться. Невестка ехать с нами
отказалась. Не то маменьку боялась одну оставить в таком волнении, не то
брата моего опасалась. Приедет из лесу, не понравится ему
свадьба-скороспелка - жена всегда под рукой в злую минуточку, она за все
ответчица.
В церкви народу - полным-полно!
Собрались подивоваться на суженых-ряженых. А я голову гордо держу.
Любуйтесь на мое счастье случайное. Хоть день - да мой! Пусть потом все
провалится в тар тарары! Кому нечего терять, тому нечего жалеть.
Потом уже плохо и помню, как все было, как все обошлось. Словно кто
столкнул меня в порог-водоворот. Крутит, вертит, выбраться не могу, до дна
глубоко, берег далеко. Однако не забыла, как переступали порог мужниного
дома. Высоким он мне показался, как толстенная колода-обрубок. Перешагнули.
Родителям в ноги поклонились. Им уже сороки на хвостах весть принесли, не
обрадовали. Да делать нечего, людей больше нельзя смешить.
Увели меня в синчо-перти переодеваться молодухой. Свекровь туда пришла,
ключами гремит, сундук открывает, для меня свои свадебные наряды достает,
для дочки береженные, от своей бабки завещанные. Сарафан-штофник, сорочку -
кисейные широки рукава, с кружевами до оборками, передник атласный, повойник
бабий шелковый, переливчатый, как сорочий хвост.
Вертели меня, крутили, одевали, обували, волосы по-бабьи расчесывали,
на прямой пробор, на две косы в пучок свитые. По обычаю накрыли мне голову и
лицо шелковым платком с кистями. Повели к столу под руки. Невеста, платком
покрытая, что слепая без клюки, сама идти не может. Усадили рядом с мужем.
Он под столом мою руку погладил легонечко, ласково. Успокоил, ободрил! Сват
нам встать приказал. Сват лучинку взял на конце расщипанную, раздвоенную. В
щель лучинки конец платка вложил, защемил и не спеша, потихонечку лучинку
крутит, платок на нее наматывает, молодухино лицо приоткрывает. Потом как
сдернет платок да закричит-заблажит:
- Хороша ли наша молода?!
Ревом заревела изба с горницей:
- Хороша молода, хороша молода, ура, ура!
Да так, чти и на других свадьбах не слыхивала. Никто не созоровал,
ничего обидного не крикнул. А ведь всякое на свадьбах бывало, на чужой роток
не накинешь платок!
Я стою да низко кланяюсь народу честному, родимому... Сердце щемит,
лицо огнем пышет, слезы глаза туманят, но не катятся. Сдержать бы их надо,
не в пору бы плакать, не ко времени. Как откланялась, голову подняла,
глазами всех обвела, улыбкой радостной всех отдарила. Пусть, думаю, каждый
поймет, кто разумен, что я без словечушка, по обычаю не положенного, могу
сказать: "Спасибо, люди добрые, за привет да ласку. За то, что меня, сироту,
не обидели, не высмеяли..."
Видно, народ понял мой улыбчивый взгляд, как гаркнет снова - не по
правилу, не по обычаю:
- Хороша молода! Ура!