"Антти Тимонен, Константин Еремеев. Озеро шумит (Рассказы карело-финских писателей) " - читать интересную книгу автора

Чуть присели, муженек шепчет на ухо:
- Ох ты, Дуняша моя, пяйвяне каунис!
С тех пор это и мои самые приветливые слова. Украдкой взглянула на
свекора, свекровушку, на девушку-золовушку. Ничего, как будто и они
повеселели.
- Ну, а потом мы оба только того и ждали, чтоб нам "горько" кричали. До
свадьбы не нацеловались, так на свадьбе наверстывали!
Уложили нас спать в темный холодный чулан. Раньше считалось, что
молодым и в мороз тепло. Уложили на перину, не приданную, чужую. Одеялом
укрыли ватным - стеганным, под таким я и век не спала. Сверху тулупом
укрыли. Тут я призналась мужу, что давно его любила да сказать не могла. А
он меня гладит, милует, приговаривает: "Спи, Дунюшка, спи, желанная, никому
тебя в обиду не дам. На том крест твой медный поцелую. Он ведь свой у тебя,
дороже золотого".
Будить нас утром пришли. А мы еще и глаз не сомкнули, чтоб счастье свое
залежное не проспать, не продремать.
Три дня свадебничали. Успел на пированье-столованье и братец мой
родимый, из лесу вызванный. С невесткой вместе они за столом сидели, моему
счастью дивовались-радовались. Смотрю - мужа моего с братцем водой не
разольешь. Понравились друг другу, говорят не наговорятся. Чарками чокаются.
А мне так это радостно, что ног под собой не чую!..
Да, забыла сказать, что обутку-одежду мне золовушка от своей уделила, и
я вернула невестке кумач-сарафан с причиндалами, а брату - его катанки
новые, что одела я, на чужую свадьбу идучи. Буднюю справу мне брат привез в
материном сундуке. Да еще он порадовал меня весточками.
- Маменьке получше стало. Повеселела, тебе кланяется. Да корова
отелилась телочкой. До весны подрастет, к себе возьмешь, приданую корову
сама вырастишь.
Как тут не радоваться! Ведь по матери брошенной сердце скорбело. Да и
большим позором считалось, если молодуха на мужний двор никакой скотины не
привела. Ну, а насчет даров мужниной родне - и слов не было. Негде взять,
так нечего и ждать.
Не век пир пировать, надо жить начинать.
Поднималась я с постели ни свет ни заря, будил петух-горлопан. Бывало,
еще свекровь глаза протирает, золовка потягивается, свекор похрапывает, а я
уж печку растопляю, квашню замешиваю, пойло скотине налаживаю. Муженьку тоже
не лежится. Без меня скучно - он во двор да в хлев идет, скотине сено-солому
дает, меня в сенцах поджидает, пойло с лестницы спускать помогает. Откуда
только сила бралась да проворство. День-деньской крутишься, мечешься, сто
дел сделаешь, а усталь не берет. Да и муж без дела не сидит. Днем дрова,
сено, навоз возит, а вечерами сапоги шьет да латает, песни распевает,
прибаутками веселит. Со всех деревень носили обутки шить-починять моему
мастеру-умельцу. Я рядом сижу, дратву сучу-пряду, варом натираю, из
березовых чурочек шпильки-гвоздички щеплю, наколачиваю. Друг на друга
посмотрим тайком, да и опять за работу. При людях мужу и жене нельзя было
выявлять свою любовь ни лишним словом, ни взглядом. Но тайком не выдержит,
шепчет мне муженек:
- Дуняшка! Пяйвяне каунис...
У нас, у карел, суровая жизнь была, суровые и обычаи. Такое счастье,
как мне, редко доставалось карельской женщине. Ни разу муж меня не ругивал,