"Антти Тимонен, Константин Еремеев. Озеро шумит (Рассказы карело-финских писателей) " - читать интересную книгу автора

Самому Пуавиле Тёрхёнену некогда было думать об этом. Он сидел без
шапки на киле лодки и сосредоточенно шпаклевал тряпьем щели, не отвлекаясь
ни на что. Рядом на костре кипела и бурлила в ведре черная-пречерная смола.
- Так-то... Тютелька в тютельку... будто нож чудилы Хуотари в
берестяные ножны, - пробормотал Пуавила, вгоняя в трещину пук просмоленной
пакли. На глаза ему не попалось больше ничего, похожего на щель, и, глянув
из-под бровей на мальчишек-школьников, он произнес будто заклинанье: -
Аккурат вошло. Теперь уж не вылезет. А сверху я обдам еще кипящей смолой...
Почему это и как, сказать трудно, но мальчишки всегда роем вертятся
там, где "колдует" Пуавила Тёрхёнен. Пристанут, как банный лист, и никуда от
них не денешься. Не считая, конечно, тех расчудесных вешних деньков, когда
Пуавила удирает на своей моторке на дальний островок в свою рыбачью избушку.
Ничем особенно ребятишки, правда, его и не донимают. Вот и сейчас -
погалдели негромко и замерли, глядя, как хлопочет Пуавила. Наконец один
робко спросил:
- Дядя Пуавила, кто такой был чудила Хуотари?
Пуавила Тёрхёнен не так уж скуп на слова и охотно рассказывал
мальчишкам, если поблизости не было взрослых. Он легко спрыгнул на землю,
погладил широкой ладонью затекшее колено, стал шарить по карманам. Потом
вдруг вспомнил, что не курит уже третью неделю.
- Ну и хрен с ним! Черт бы побрал и курево и курильщиков! Наважденье на
старости лет! Вот что я вам скажу... Ты о чудиле Хуотари вроде спросил? Был
у нас, братец, такой мужик, душа человек. Высок, плечист и строен, как
лучший сосновый кряж с хребта Талвисвуоры. Сущий медвежатник. Как сейчас его
помню, хотя был, вроде вас, пацаном. Прошло-то с тех пор пять десятков лет.
Так-то оно. Не был чудила Хуотари не дурак и не дубак, а была такая
мода на прозвища. Чудила - и все. Наш Тергуевский род обзывали тетерями. А
Пакаринена, богатющего купчину, только и поминали, что криволапым
Скупердяем. До того был жаден, собака, до того скуп, что остатки от рыбной
похлебки велел сушить и снова варить на обед.
И была только одна наследница у Скупердяя - дочь Палака. Тонкая и
ладная, что твой праздничный блин на топленом масле. До того легка да
пригожа, что у меня и сейчас, на старости лет, в горле щекочет...
Пуавила Тёрхёнен прищурился - глаза его сверкнули, - и он чмокнул от
удовольствия. Только тут скумекал, что, кажется, коснулся того, что рановато
знать его сегодняшним слушателям. Почесал пятерней за ухом, растерянно
покашлял, но его так и подмывало рассказывать дальше.
- Но и богачи, бывало, сходили с ума. Взяла Палака да и влюбилась в
чудилу Хуотари. По уши втюрилась. По семи раз на дню старалась попасться на
глаза парню и безутешно плакала по милому в кустах. И много было дочерей из
крепких домов в деревне, готовых броситься на шею чудиле Хуотари. А
удивляться тут нечему! Такого распрекрасного жениха, как он, поди-ка сыщи.
Только напрасно они в сердце его держали. Их ни за что не выдали бы за
Хуотари. Беден был парень. Ни кола, ни двора. И все-то его богатство - два
огромных кулака, будто орясины. И ко всему еще угодил чудила Хуотари в
солдаты, аккурат в мировую войну.
Три года о нем не было ни слуху ни духу. Думали уже, положил он свою
голову на широких русских просторах. Но не так-то легко вышибить из человека
дух, как считают некоторые.
Случилось это вроде в четвертый военный год. В самую весеннюю