"Антти Тимонен, Константин Еремеев. Озеро шумит (Рассказы карело-финских писателей) " - читать интересную книгу автора

приколачивал явно на излишней высоте, почти над крышей, доску с коряво
выведенными смолой буквами: "Конюшня. Колхоз "Вперед". 1932 год".
Негромко переговаривались:
- Глянь, и тут Ядран свою смолу подсунул...
- Конюшня! Так видно - не тиятр!
- Заткнись! Надо будет, и тиятр построим!
И тут в наступившей тишине кто-то изумленно охнул:
- Братцы, да неужели это мы? За три-то недели? Братцы, да ведь это
же!..
- Теперя живем, теперя, робя, дадим прикурить кое-кому!
- Качнем председателя!
- И Родионыч а тоже!
- А где он, Матюха-то?
Председатель, отпинываясь с лестницы от наседавших на него парней,
вдруг простер руку и крикнул:
- Гляньте, мужики!
Все разом обернулись и замолчали. Про проулку шествовал Матвей
Бередышин, а за ним в поводу выступал здоровенный огненно-рыжий конь. Толпа
хлынула им навстречу. Мерин задрал крупную лобастую голову, встревоженно
фыркнул, ударил в снег огромным копытом, опушенным длинной шерстью. Матвей
дернул за повод и в полном молчании проследовал мимо мужиков. Как
завороженные, они двинулись за ним. Уже после вспоминали, что до самой
конюшни никто не вымолвил и слова. Поскрипывал снег под валенками,
позвякивали удила - и только. Бередышин, не глядя на людей, ввел коня в
широко распахнутые ворота, провел мимо трех стойл, завел в четвертое,
привязал и закрыл его поперечной перекладиной. И тут только все заметили над
стойлом неровную надпись прямо по отесанному бревну - "Пушкарь".
- Где ты, когда, Родионыч? - несмело спросил старик Бороздин.
- Вчера привел. В Сороке купил, у цыган, - тоже вполголоса ответил
Матвей. - Одну ночь и простоял конь в моем конюшнике. За всю жизнь... А
кличку написал сегодня утром...
- Где твоя смола? - закричал младший Бороздин, приплясывая от
нетерпения. И, схватив поданный Матвеем котел со смолой и кистью, мигом
забрался на жердь соседнего с Пушкарем стойла, разбрызгивая смолу,
размашисто вывел: "Растяпа". Так звали его нескладную, но порывистую до
бестолковости кобыленку.
Котел пошел по рукам, над стойлами на долгие годы появились клички:
"Хитрая", "Колян", "Злюка", "Шурин". А по деревне шел тарарам: кто из баб
ревел в голос, кто истово ругал мужа - уводили навсегда из дому на колхозную
конюшню лошадей, тащили охапками и тюками сено. Последним, уже на вечеру,
привел свою Ольшу Андриан Кокорин, долго не мог загнать в денник к другим
жеребятам ошалевшего от непривычного перенаселения в конюшне Обуха. Ругался
с председателем из-за своей же оплошности - Ольше досталось холодное, первое
от ворот стойло - остальные были уже заняты. Нудно наставлял новоиспеченного
конюха Савелия Бережного, молчаливого, себе на уме старикана. Тот
слушал-слушал Кокорина, а потом не говоря ни слова развернул за воротник к
выходу из конюшни и под восторженный визг парней выпроводил вон, цыкнув на
ребят:
- Тута вам не спектакля ваша - катитесь по домам!
Закрыл за собой ворота и надолго в блаженстве замер, слушая дружное