"Лев Тимофеев. Поминки (Маленькая повесть) " - читать интересную книгу автора

Лет семь-восемь назад учителя биологии Алексея Пробродина двинули на
повышение: назначили директором школы в Слободе, на окраине Северного
Прыжа, - и они с женой уехали из Старобукреева.
Квартиру в Прыже им, однако, не предоставили, и они своими руками
кое-как привели в порядок давно пустовавший и разрушавшийся родительский
дом: Алексей три летних месяца вкалывал и плотником, и каменщиком, и
кровельщиком - кое-как подлатал избу, и несколько лет они с женой прожили в
ней, пока, выйдя на пенсию, не переехали в
Питер к дочери. Тогда-то, привыкнув, видимо, считать себя единоличным
домовладельцем (все-таки спас практически заброшенный дом от полного
разрушения), Алексей вернулся на несколько дней в
Прыж - и договорился с узбеками...
Федор только через полгода или даже позже с изумлением узнал, что
"родовое гнездо", дом, где прожили жизнь и умерли отец с матерью, где
прошло детство и ранняя юность, где в праздники сладко пахло пирогами с
капустой и медовой коврижкой, где они с братом и сестрами-близняшками, зимой
набегавшись на улице, вповалку отогревались на теплой печи и сверху
смотрели, как отец, придя с работы, моет руки под умывальником в углу, а
мать нарезает буханку хлеба и ставит на стол чугун с горячими щами, - вот
этот дом принадлежит теперь чужим людям. Сначала он хотел через суд
предъявить права - свои и сестер (а доля всех детей в имуществе покойных
родителей само собой подразумевалась), но все-таки не стал, не захотел
публичного скандала, - тем более что дом к тому времени уже разобрали и
сожгли на задах участка, и на его месте зиял глубокий котлован под
строительство трехэтажного кирпичного особняка с предприятием общепита на
первом этаже - рестораном восточной кухни
"Гюльчатай".
В суд Пробродин не подал, однако и простить - не простил. Строго велел
сестрам, чтобы передали Алексею, что отныне не желает ни видеть, ни слышать,
ни знать - ни его, ни его семью. И чтобы когда он, Федор, умрет, никто из
них даже близко к его могиле не подходил.
О могиле это он, конечно, в сердцах загнул: в то время он был еще
совершенно здоров и о смерти думать не думал... Впрочем, Марья и
Дарья, для которых Федор всегда был непререкаемым авторитетом,
выслушали его молча и сочувственно - увидели, насколько глубоко оскорблен
человек.
Митник, конечно, не вылезал со своим мнением - все-таки дело сугубо
семейное, - но в глубине души полагал, что вся эта история с продажей дома
яйца выеденного не стоит. Он отлично знал эту полусгнившую избу, это
"родительское гнездо". Единственно, о чем можно бы жалеть, - живописный сад
на высоком берегу Прыжки: старые яблони (замечательная крупная антоновка,
сладкая папировка), густой малинник вдоль правого забора (впрочем, к моменту
продажи дома этот забор уже рухнул), смородина возле левого (тоже, казалось,
вот-вот рухнет). Сам же дом - развалюха из развалюх. Пожалуй, даже хорошо,
что на него покупатель нашелся... В течение двух лет, еще до того, как
Алексей с женой поселились в Слободе, Митник, приезжая в Прыж, бывало
живал в пустовавшем доме - и по два-три дня, и по неделе. И к нему приходила
и оставалась ночевать его тогдашняя подруга, славненькая, рыженькая, густо
обсыпанная веснушками девуля, которую никто, даже и учащиеся из местного
Колледжа культуры, где она преподавала сольфеджио, не звал иначе, как