"Лев Тимофеев. Поминки (Маленькая повесть) " - читать интересную книгу автора

куполах монастырских белоснежных церквей.
Митник, не считая, знал, что куполов именно семь. Это число упоминалось
еще в тщательно разработанном проекте восстановления полуразрушенного
монастыря - "уникального памятника архитектуры XVII века". Финансирование
проекта Пробродин лет пять упорно пробивал в советских инстанциях. И
пробил, - к слову, не без помощи Митника, который организовал важные
публикации о делах сельского энтузиаста
Пробродина и его замыслах - и в "Правде", и в "Известиях". Тогда, в
середине семидесятых, такие публикации в центральных газетах
(большие корреспонденции, в полполосы каждая) были равноценны спущенной
вниз директиве ЦК партии.
В монастыре с конца двадцатых размещалась центральная усадьба совхоза:
в игуменском флигеле - контора, в Никольском храме - зернохранилище, в
Казанской церкви - механические мастерские. Под стенами с внешней стороны -
скотный двор. И, чтобы освободить монастырь, надо было для всех этих
совхозных служб заново отстроить помещения где-то в другом месте. Директор
совхоза и районное начальство были не против, но дело казалось если и не
глухо безнадежным, то уж точно - бесконечным. "Ничего, - смеялся
Пробродин, - мне, как тому евангельскому старцу, не дано умереть, не
увидев семь крестов на семи куполах". Что ж, угадал: увидел...
На лужайке перед большим пробродинским домом пожилой шофер, много лет
работавший в школе и в музее (как его зовут, Митник забыл, а может быть,
никогда и не знал), копался в моторе старого "уазика", изрядно походившего
по здешним дорогам, раздрызганного и ржавого.
Мизансцена на лужайке с шофером и "уазиком" была настолько хорошо
знакома, что Митник, словно со стороны глядя, каким-то особым зрением
увидел, как из дома выходит сам Пробродин, как шофер захлопывает капот
машины и они куда-то уезжают... Он даже головой потряс, чтобы сбросить
наваждение.
Оказалось, что ни Гали, ни родственников нет на месте. Все еще с утра
уехали в Прыж на кладбище, где игумен Кирилл должен отслужить панихиду на
могиле, - и пока не вернулись. "На четырех машинах поехали", - уважительно
сказал шофер.
В доме пахло жареными котлетами. Четыре или пять сотрудниц музея,
переговариваясь вполголоса, готовили на кухне поминальные блюда и уже начали
носить тарелки в зал (самая большая комната в доме - метров двадцать
квадратных) и накрывать на стол. Митник из коридора громко поздоровался со
всеми вообще (он и не разглядывал особенно, кто там есть кто) и сказал, что
поднимется наверх, в кабинет Федора
Филимоновича, и чтобы ему дали знать, когда вернется Галина
Васильевна. Ему никто не ответил, но он знал, что его услышали.
В просторном залитом солнцем кабинете все, видимо, осталось так, как
было тем утром, когда Федор Пробродин, собравшись ехать в Прыж, в последний
раз спустился вниз - и больше сюда уже не вернулся. На диване была не
прибрана постель: мятая простыня, подушка, сохранившая оттиск головы,
откинутое одеяло. На широком письменном столе - раскрытая книга. ("На
рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса", - сам себе продекламировал
Митник.) Исписанные листки бумаги разложены в порядке, понятном только
самому хозяину. Листок посредине стола был до половины заполнен черным