"Лев Тимофеев. Поминки (Маленькая повесть) " - читать интересную книгу автора

лет пятнадцать назад письмом пригласил его приехать (Федор показывал Митнику
письмо, написанное неуверенным почерком - старым и, должно быть, полуслепым
человеком) и специально оговорил условие: коллекцию, собранную кем-то из его
предков, тоже священником, и сохраненную во все безбожные советские времена
(в какое-то время она даже была замурована в кирпичную стену в подвале -
вместе с церковными антиминсами), передает лично Федору Пробродину,
выдающемуся ученому, знатоку, чьи статьи об искусстве старообрядцев прочитал
в "Историческом журнале" с огромным удовольствием. "За все советские времена
впервые об этом предмете говорит умный и честный человек", - написал старик
и еще раз подчеркнул: только Пробродину лично, а не безбожному государству
готов он отдать коллекцию...
Конечно, Пробродин, передав в музей и книги, и старообрядческие
картинки, поступил благородно, красиво и, может, даже разумно: расширялась
библиотека, увеличивалось количество и повышалась ценность единиц хранения,
поднимался статус музея, - наверное, так бы Федор и сам объяснил. Все
хорошо, прекрасная маркиза... но Галя-то теперь на что жить будет?.. Митник
аккуратным бантиком завязал красные тесемки, поставил папку на место и
закрыл шкаф.
"Приехали! Приехали!" - громко сказал кто-то, видимо, поднявшись на
половину лестницы к кабинету, чтобы Митник услышал... Он вышел на лестницу и
увидел, что внизу прихожая тесно набита народом. Над всеми возвышались
черный клобук игумена Кирилла и черные кудри внука
Жорика. Люди теснились в нерешительности: в зале был уже накрыт стол,
но никто, видимо, не знал, кто должен проходить первым. Митник спустился
вниз, извиняясь, протиснулся к Гале, стоявшей возле игумена, и молча обнял
ее. Она прижалась лицом к его груди и заплакала... Наконец, игумен Кирилл
прошел в зал и сразу обратился в красный угол: "Отче наш, иже еси на
небесех". И все из прихожей потянулись вслед за ним и, крестясь, встали от
него по обе стороны.
Митник был ужасно голоден: он как выехал утром из Москвы, так только
чашку кофе выпил на какой-то заправке. Теперь же от густого запаха котлет
можно было упасть в обморок. Но все-таки и он два или три раза склонил
голову и перекрестился: не стоять же истуканом, тупо ожидая, когда позовут
за стол...
Вообще-то все эти особые церковные почести, оказанные Пробродину после
смерти (три священника на похоронах, сам игумен на поминках), казались
Митнику несколько не по адресу. Пробродин, пожалуй, удивился бы. Да вовсе не
был он таким уж истово верующим. Он, кажется, и в церкви-то совсем не
бывал... ну, уж, по крайней мере, редко, от случая к случаю, - и даже на
Пасху они с Митником (а
Митник прежде часто приезжал сюда на всякие праздники), бывало, хорошо
выпивали дома - и под те же рыжики, и под жареных карасей, и под зайчатинку,
принесенную братом Алексеем или самим Митником с охоты, - но даже и мысли у
них ни разу не возникло поехать в церковь. Тем более, что ближайшая была
тогда только в Прыже.
Никто не может спорить: да, именно Пробродин спас от полного разрушения
и восстановил красавец-монастырь. Но когда в семидесятых он с помощью
Митника искал деньги, чтобы выселить совхоз и начать восстановительные
работы, ему только в страшном сне могло присниться, что тут снова поселятся
монахи. Он восстанавливал памятник культурной и духовной истории и