"Лев Тимофеев. Поминки (Маленькая повесть) " - читать интересную книгу автора

крещену". И совершенно нельзя было понять, всерьез он или шутит. Впрочем,
Митник прежде того и сам заговаривал, что ему надо креститься: в Москве уже
многие его знакомые крестились, тогда это было что-то вроде тайного согласия
в образованном столичном обществе, - и Пробродин, кажется, еще раньше успел
поговорить и договориться с отцом Дмитрием...
Наконец, игумен Кирилл, - он был уже без клобука, - благословил стол
("Христе Боже, благослови ястие и питие сие рабом Твоим, яко Свят еси
всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь"), и люди стали рассаживаться.
Распорядителем поминок был директор районной типографии, невысокий
белобрысый и круглолицый мужичок, в последние годы близко сдружившийся с
Пробродиным. Он указал Митнику почетное место во главе стола рядом с Галей и
игуменом, но Митник приложил палец к губам, - мол, не обсуждаем, - и сел
подальше, между двух пробродинских сестер-близнецов. С удовольствием увидел
он, что как раз перед ним - блюдо с котлетами и большая миска с мятым
картофелем. Стол вообще был хоть и не богат, без изысков, но разнообразен: и
жареные караси, и холодец, и блинцы, и что-то грибное, - по традиции, всего
должно было быть, кажется, семнадцать блюд. И конечно, поминальный квас, -
его надо было хлебать деревянными ложками, специально для этого розданными к
каждому прибору. Ну, и водка, много водки.
Галя во главе стола в своей старинной черной кружевной накидке на
голове выглядела уже не такой убитой, как только что в коридоре (там она,
кажется, была в простом темном платочке). Слева от нее сидел игумен Кирилл -
человек довольно молодой, лет тридцати пяти или даже моложе, с гладко
расчесанными по сторонам, блестящими (может, лампадным маслом смазывал?)
светло-соломенными волосами и в тонких золотых очках, - такой грустно
глядящий гладкописанный праведник с картины позднего барокко (впрочем, на
картинах позднего барокко, кажется, уже не было праведников). Справа от
Гали - тихая женщина с потухшими и выцветшими глазами и интеллигентным лицом
учительницы литературы, - казалось, наступит момент, когда она должна будет
негромко рассказать что-нибудь о творчестве Ивана Тургенева или
Сергея Есенина. Эту женщину Митник видел в церкви на похоронах и свою
свечу от ее свечки затеплил. Кто она, он так и не знал. По крайней мере,
среди пробродинских родственников такой не было.
Родственники и друзья сидели по обе стороны стола - сестры, племянники
и племянницы, коллеги-учителя, местные и из Прыжа. Чуть наискосок от Митника
посадили странного человека в куцем, явно с чужого плеча светло-сером летнем
пиджачишке, туго натянутом на какую-то старую вязаную кофту. Митник
вспомнил, что это местный сумасшедший. Он из милости жил в пристройке у
соседей напротив, ему единственному разрешали просить милостыню на паперти
монастырских церквей и всегда приглашали на поминки: по русскому обычаю, на
поминках следовало угощать нищих. Кажется, мужичонку специально для этой
функции здесь и культивировали... В дальнем конце стола возвышался
долговязый пробродинский внук Жорик. Митник посмотрел на него, и они молча
кивнули друг другу...
Прямо напротив Митника села молодая женщина и улыбнулась ему.
Господи, Лера-Щучка. Совсем взрослая, со спокойным взглядом глубоких
темных глаз. "Ужель та самая Татьяна?" Сколько ей? Неужели тридцать?
И какая красавица! "Я тебя здесь не видел. Ты была на кладбище?" -
спросил он так, словно они только утром расстались. "Нет, - сказала она, - я
все это время котлеты жарила на кухне"...