"Валерий Тимофеев. В Солнечном городе" - читать интересную книгу автора

дорогу не глядя перехожу, на визг тормозов, как на тещу, никакого внимания.
Сюжет обдумы-ваю и все углубляю, углубляю. Так науглублялся, ночью кошмары
навещать стали. Снится - где-то в яме сижу, свет вверху точкой малой
виднеется. Чую - не выбраться мне отсюда. Кричу! Всех разбужу в доме. Они
меня до утра успокаивают, по голове гладят и сказки рассказывают.
На работе кое-как до обеда креплюсь, а после обеда ни о чем, кроме
сюжета не думаю.
Засобирался я насовсем в писатели устраиваться, да сосед, дед Кузьма,
сторож при газете, отсовето-вал. "У их, - говорит, - жрать тебе нечего
будет. Они, - говорит, - у меня за день всю махорку выпросят. Ты, -
спрашивает, - могешь счас книгу какую не то выдать?" Я говорю: - Нет, не
допридумал малость. А он и говорит: - Значит, не суйся к им. А вот как
допридумаешь, да твоей Аньке понравится, да я посмот-рю, и тогда суйся.
Ежели они, опять жа, тебя к себе примут. А придираться будут!?. Все под
Шекспиров да под Горьких равняют. Им ниже не надо, у их ниже своих полно."
И остался я на своем месте. Переписываю, переписываю, и на всякий раз
оно, вроде, и лучше выхо-дит. А иной раз совсем супротив прежнего и хужей
получится.
Похудел от таких забот, своих перестал узнавать, забыл, когда и спал
нормально. А ем чего? Сам не замечаю. Анька моя подсунет незаметно тарелку
на стол. Я свободной рукой выловлю, что в пальцах за-стрянет, тем и сыт. И
опять обогащаю сюжету.
А тут и заболел.
Помню, когда первый раз меня таким образом прихватило, это еще до стола
было, везде чертики чуди-лись и сторожиха наша, что карманы на проходной
проверяет.
На этот раз посильнее вышло. Чертики те же, к ним я, получается, вроде
как и привык. А вот стол впервой явился. Пасть у него огромная! Все норовит
руки мне отхватить.
Врачи говорят, очень плох был. Едва спасли. И пролежал дольше.
Отоспался я, поправился, успокоился. Бумаги и ручку мне не давали, под
диктовку записывали. Так помаленьку и вылечили, - отучили. Стал я солнышко в
окне замечать, птичек слышать, своих узнавать. Оказалось, жизнь она
интересная! Красивая! И сюжета у нее ой какая богатая!
Чуть не сбили меня с верного пути соседи: один итальянский мафиози,
другой президент великой дер-жавы. Так рассказывают гладко, хоть записывай.
Пристроились, черти, по-русски без акцента шпарят. Даже в больницу проникли.
Я попросил доктора разделить нас. Не к лицу мне, рабочему человеку,
вы-слушивать подлую империалистическую пропаганду.
Убрали их от меня, раскусили, значит. А меня выписывать надумали.
Анька моя пришла и спрашивает: - Чего тебе дома сделать? Какой подарок
приготовить?
Я задумался крепко так; глаза закрыл и вижу: стол, бумагу и себя,
дописывающего назло буржуям девятнадцатый вариант. Обрадовался! Домой
захотелось - жутко! Глаза открыл - солнышко, жена, цветок на тумбочке
капроновый.
И придумал.
- Продай, - говорю, - стол. Или отдай кому. Только чужому. А то жалко
человека будет. Лучше пусть незнакомый мучается, писательствует. Я жить
хочу. Солнышко видеть, пиво после работы пить и тебя, жену мою, во сне