"Александр Титов. Никиша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

резко дергал левой вожжой: иди прямо, черт глупая!
Маня дергала контуженой головой, бормотала что-то отвислыми губами,
горевала о сыне-жеребенке, погибшем в уличном бою...
Никиша завидует Сапрону: накосить для лошади сена и он бы тоже смог, а
помешивать картошку в котле деревянной лопаткой и вовсе благородное дело.
Какая же тут война?
Сапрон возмущается: а где же я, по-твоему, был? У меня за спиной
винтовка была, штык надраен до невозможной сиятельности... А до этого в
разведке служил целых три года, языков десятками брал. Это уже апосля из-за
разлада нервов был списан на кухню... В штыковую всегда добровольцем ходил,
хоть повар и отговаривал - я помогал ему хорошо...
Маня слабела с каждым днем, Берлин был ее последним взятым городом, а
дальше известное дело - на суп в котел, который она провезла через всю
Европу... Сапрон бил кулаком по столу, плакал по Мане как по старой
фронтовой подруге.
- Кобыла тоже страдала от нервного устройства... - наливал Никише
повторительную стопку. - Когда мы ее забили и разделали на мясо, то после
варки его даже солдаты не смогли съесть молодыми зубами - такое оно было
жилистое и твердое. А еще осколки в нем попадались, один солдатик даже зуб
сломал... Некоторые бойцы ели и плакали - они вместе с Маней пол-Европы
прошли!
- Ты был тама, у Берлини! - хлюпает носом дезертир. - Надо Грепе своей
приказать, чтоб каши пшенной сварила да крансервами магазинными заправила -
я тоже кушать хочу как победитель! Чтоб кашу глотать не жевавши, с
солдатским аппетитом. Знай, Сапрон, сердце мое на тонких храбрых ножках
шагало рядом с тобой и кобылой Маней по
Берлину!..
Сапрон налил по третьей. Сам он стремительно пьянел. Внезапно затрясся
от гнева и, наклонясь, заорал в крохотное, будто мхом поросшее личико:
- Я не какой-то червяк тыловой! Мне война вставила больную душу.
Тебе этого не понять... - Сапрон презрительно взмахивал черной от
пастушеского загара ладонью, которая до сих пор имела боевой навес.
- Чаво ж тут понимать? - Маленький гость благодушно щурился, жевал
былинку лука. На подбородке его пузырилась зелень, глаза утопали в комках
морщинистой кожи. Кустики бровей - словно полынь на деревенских буграх.
Гудит ламповый телевизор, на экране мутное изображение. Неизвестные
ораторы говорят о реформах, фигуры трясутся от технической неисправности.
- Об чем они балакают? - Дезертир приставляет к уху ладонь, встает,
покачиваясь, с табурета, подходит к экрану, тычет в стекло трясущимся
пальцем, словно хочет выковырнуть пару забавных человечков и посадить их в
карман затасканного офицерского френча.
- Добавь самогоночки, Мавруш! - просит Сапрон добрейшим голосом,
который у него прорезается в такие особенные моменты, постукивает тяжелыми,
как болты, пальцами по столу, горбатится по старой
"лазутчиковой" привычке. - Я - разведчик! - восклицает он. - Я все вижу
наскрозь...
Мавра, задремавшая было на скамье, испуганно всплескивает руками:
- Игдешь я табе чаво найду?
- Иди, иди... - поторапливает Сапрон.
Старуха, будто спросонок, тыркается в дверь, привычно спотыкается о