"Анна Ткачева. Приворот " - читать интересную книгу автора

мальчишки презирали женский пол и вели себя отчужденно, так что особенного
удовольствия я от этих гостеваний не получала. К тому же в нашем доме всегда
царил бардак, - сидеть, лежать и есть можно было где угодно, атмосфера,
словом, преобладала наисвободнейшая, а в семье художника ходить надо было,
как по струнке, и держаться подальше от антикварных предметов, которыми
квартира была буквально набита.
Алексей Александрович болел настолько долго и тяжело, что и семья, и,
наверное, он сам восприняли смерть как освобождение. Его жена Лилия
Дмитриевна на похоронах и поминках почти не плакала, потому что к кончине
мужа была уже давно готова. Мы с отцом, конечно, тоже там были, хотя он
терпеть не может всякие траурные мероприятия и изо всех сил старается их
избегать. Я думаю, он просто боится присутствия смерти, но сам отец
объясняет это тем, что на поминках слишком часто разыгрываются безобразные
сцены между родственниками, бывшими женами и вдовами и тому подобное. Мне с
таким действительно приходилось сталкиваться, но на этот раз все было чинно
и благородно.
Поминки находились уже на той стадии, когда народ начал потихоньку
забывать о покойном и все более увлеченно обсуждать дела живых. Кроме
большого поминального стола еще в двух комнатах было организовано нечто
вроде буфетов, и гости переходили на самообслуживание. Отец, стоя возле
одного из буфетов с рюмкой в руке, увлеченно поносил демократов - он у меня
большой консерватор и русский националист, - обращаясь к какой-то не
знакомой мне и довольно молодой особе, а она не менее увлеченно слушала,
хотя по всему ее виду было ясно, что понятия не имеет ни о каком Гайдаре и
тем более о "Демвыборе России". Вот Говорухина, которого он начал
цитировать, может, и знает, но никак не с политической стороны. Отец, когда
заводится про политику, становится просто как тетерев - никого, кроме себя,
не слышит и ничего не видит. Я ему об этом сто раз говорила - в неприятные
же попадает ситуации, - но все без толку. Уводить его, пожалуй, отсюда
пора...
Мои наблюдения прервала Лилия Дмитриевна, которая подошла с не вполне,
на мой взгляд, приличествующим вдове заговорщическим видом:
- Ксенечка, милая, я так с этими поминками замоталась, что чуть не
забыла! Алексей Александрович ведь тебе наследство оставил.
- Мне? Может, папе?
-Нет-нет, именно тебе. Небольшое, конечно, совсем, можно сказать,
маленькое, но тебе, я думаю, покажется ценным. Пойдем-ка со мной.
Отец за время нашего короткого разговора успел перейти на происки
мирового сионизма, и, отправляясь за Лилией Дмитриевной, я беспокойно
окинула взглядом комнату - нет ли кого, кто может на его сентенции
обидеться?
Пройдя по длиннющему, увешанному какими-то немыслимыми парсунками и
тарелками коридору сталинского дома, мы очутились в комнате, куда в былые
времена селили меня, а теперь превращенную в нечто вроде аккуратной,
хорошенькой кладовки. На диване стояло несколько пластиковых сумок. Лилия
Дмитриевна взяла одну из них, достала оттуда завернутый в бумагу
четырехугольник, вероятно, картину, и протянула мне.
- Вот, Ксенечка...
Я развернула бумагу. Это оказалась наклеенная на плотный картон
акварель - портрет рыжеволосой женщины с крупным, изображенным вполоборота